Златкин И.Я. История Джунгарского ханства (1635-1758). Издательство «Наука», Москва, 1964.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДЖУНГАРСКОЕ ХАНСТВО В КОНЦЕ ПЕРВОЙ НАЧАЛЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII В.

2. ДЖУНГАРСКОЕ ХАНСТВО В 50—60-х годах XVII в.

продолжение . . .

Так обстояло дело в освещении красноярцев. Иную оценку событиям давал сам правитель Джунгарского ханства, подробно изложивший ее в разговоре с русским послом В. Былиным в начале апреля 1668 г. Следует отметить, что хан Джунгарии принял русского посла весьма холодно и решительно отказался выполнить ставшие уже традиционными требования этикета, выражавшие уважение к русскому царю. Излагая претензии русской стороны, В. Былин говорил о походе Сенге в Киргизию, где его люди грабили многих русских ясачных людей Томского уезда, отнимали у них скот и собирали с них ясак; о том, что Сенге, покинув киргизскую землю, оставил в ней свои войска, которым приказал идти войной на Красноярск; о том, что эти войска нападали на качинцев и аринцев, разграбили их скот и имущество, побили многих красноярских служилых русских людей, а некоторых из них взяли в плен; о том, что позднее от Сенге и Чохура приходили в Томск послы, которые требовали выдачи белых калмыков «и грозили они, посланцы, войною приходить под Томской и под Кузнецкой. И посланцы ваши, Сенгины и Чохуровы, были на Москве двожды, а великим государем о выезжих белых колмыков не бивали челом, и о том в Томской великих государей указу не было».

На это Сенге ответил: «Томсково уезду никаких государевых ясашных людей люди мои не воевали... посылал де я на Красной Яр послов своих к воеводе, что живет под Красным Яром деда и отца моево есашные люди, и воевода де в том на меня не посердился, что велел я с них есаку просить против прежнево, как они деду и отцу моему давали. И есак и посла моево воевода посадил в тюрьму. И посол де мой сидел три дни в тюрьме. И я де как пошел ис Киргиской земли назад, а людей своих послал с аринцов и с качинцов есак збирать силою, и как де люди мои пришли под Красноярской острог, и воевода де выслал служилых людей, и ночью служилыя люди на мои люди напустили и почали людей моих побивать и колоть. И люди мои поборонились. И великие бы государи велели бы сыскать в руских людех от ково задор учинился, а я де в своих людех стану сыскивать».

Сенге категорически отрицал, что поручал когда-либо своим послам давать за него шерть (присягать) на верную службу и подданство русскому царю. «То де руские люди,— говорил он,— затевают сами, которые преж сево приходили ко мне в послах». Он проявил большую заинтересованность в возвращении ему белых калмыков, заявляя при этом: «Ведаю де я то, что государь по моих телеутов войны не посылал и силою их не взел, збежали они от меня сами, и их бы в Томском и в Кузнецком не велел бы, великий государь, держать и за них своим государевым людем приставать, а я де сам их под Томским и под Кузнецким острогом возьму... а будет де пристанут великово государя люди за тех калмыков — и на меня б не жаловались».

В. Былин предупредил Сенге о возможных тяжелых последствиях такой политики. На это Сенге ответил: «Уж де я шестова посла посылаю к великому государю о телеутах своих, и будет де великий государь не выдаст телеутов моих, и я де буду воевать Томской и Кузнецкой острог, чтоб на меня не жаловались».

В заключение Сенге сообщил В. Былину, что отправляет еще одного посла, Ярему Тарсухая, которого просит пропустить в Москву для переговоров с царем по вопросу о телеутах. Если ему и на этот раз их не выдадут «и впредь бы государева гнева на меня не было, и я де сам стану их доставать, и пойду пот Томской и под Кузнецкой острог войною».

Так объяснял Сенге события 1667 г., так формулировал он свое отношение к вопросу о кыштымах и сборе ясака. Больше всего поражает при этом тон его разговора с посланцем, говорившим от имени русского царя. Таким тоном до Сенге не говорил ни один правитель, ни один владетельный князь Монголии. Чем объясняется такая позиция? Причинами этого являются не только сокрушительный разгром Алтын-хана Лубсан-тайджи, но и несомненное укрепление в ханстве самого Сенге.

В этой связи представляет определенный интерес разговор В. Былина с братом Сенге — «кутухтой» Галда-ном. 6 апреля 1668 г. Галдан пригласил Былина к себе и, узнав от него содержание речей Сенге, сказал: «Мы де, кутухты и лабы, не воинския люди. Во своей Калматцкой земле да усоветана де у нас о том, у всех кутухт и у лаб, чтоб ни в коих землях наши калматцкие люди и тайши с великим государем войны не подымали, а к великим де государем за наши телеуты выезжия стоять нечево». Но Сенге, как мы видим, не был согласен с мнением своего брата. В ханской ставке В. Былину рассказывали: «Как де наш Сенга-тайши пришел в свою землю, взял Лоджана-царя, и розослал послов своих ко всем тойшам колматцким с похвалою своею и под Астрохань к Урлюка-тайши детем и призывал к себе, чтоб им ити с ним вместе подо все великих государей городы сибирский. И ему де, Сенге, многия люди на токое дело потокнули, а Урлюкая-тайши дети прислали к нему, Сенге, послов своих и велели говорить, что де ты затеваешь не дело, с великим государем хочешь воеватца, что де тебе в поле травы не выкосить и лесу не вырубить, то де тебе у великих государей людей не вывоевать, а притчею де великий государи велят по Иртишу и по Обе-реке свое великих государей городы поставить, а самаму де тебе где будет деватца».

Сообщение В. Былина, по-видимому, правильно отражает борьбу мнений и настроений в среде ойратских феодалов в описываемые годы; нельзя также отказать в дальновидности и в реалистическом понимании обстановки тем, кто здесь назван «урлюкаевыми детьми».

Былин вернулся в Томск в июле 1668 г. С ним действительно прибыл посол от Сенге с письмом на имя царя. Посол заявил воеводе Вельяминову, что прислан за выезжими белыми калмыками. «Будет де государь ис Томсково выезжих белых калмыков не отпустят, и Сенга де тайша под Томской и под Кузнетцкой острог будет войною, а учнет де под Томским городом стоять три годы».

Можно было ожидать, что после столь категорических и решительных заявлений правитель Джунгарского ханства, не получив удовлетворения своих требований, перейдет от слов к делу и начет войну против русских владений в Сибири. Не для этой ли цели оставил он в районах, прилегающих к реке Кемчик, отряды под командованием Даньдзина и Баахана, остававшиеся там до конца жизни Сенге? Но война тем не менее не началась. Мы не знаем причин, помешавших Сенге реализовать свои угрозы. После посольства В. Былина в русско-джунгарских посольских сношениях наступил двухлетний перерыв. Если за четырехлетие с 1664 по 1668 г. было 4 крупных русских посольства к Сенгё, то после В. Былина к хану никого не посылали до 1670 г. Этим в известной мере объясняется отсутствие в источниках сведений о событиях, имевших место в указанные годы. Но как бы то ни было, несомненно, что Сенге не рискнул начать военные действия против России, что никакой войны в смежных с Джунгарией районах Сибири не происходило. Более того, казак Скибин, командированный из Тобольска в начале 1670 г. для вручения Сенге царского жалования, по возвращении доложил, что хан Джунгарии принял у него это жалование «чесно», т. е. с соблюдением всех требований этикета. Сенге только просил Скибина, чтобы ему вернули шесть подданных, бежавших в пределы России, угрожая в противном случае задержать Сеиткула Аблина, когда тот будет возвращаться из Китая, и повторив свои угрозы пойти войной под Томск, Красноярск и Кузнецк. Вместе со Скибиным в Тобольск прибыли послы от Сенге, от Чохура и от сына последнего. Осенью 1670 г. эти послы были направлены в Москву.

Источники небогаты сведениями об экономическом положении Джунгарского ханства в годы правления Сенге, о его торговых связях с соседними странами. От Сеиткула Аблина, вернувшегося в 1672 г. из Китая, мы узнаем, что в улусе Чохура, дяди Сенге, стали заниматься земледелием. К сожалению, Аблин не говорит ни о площади обрабатывавшихся земель, ни о хлебопашцах. Можно полагать, что и у Чохур-тайши земледелие основывалось на труде крестьян, переселенных или добровольно переселившихся из земледельческих областей Восточного Туркестана, Средней Азии и России. Во всяком случае появление земледелия в улусе Чохура позволяет думать, что эта отрасль сельского хозяйства по сравнению с временем правления Батур-хунтайджи не сократилась, а продолжала расширяться.

Что касается торговых связей Джунгарского ханства, то вполне устойчивыми они были в эти годы только с Россией. Можно без преувеличения сказать, что ойратское население Джунгарии и его хозяйство в рассматриваемое время уже не могли существовать и развиваться без торгового обмена с Русским государством. Каждый случай более или менее длительного перерыва торговли между русскими и ойратскими людьми болезненно отражался на положении обеих сторон, причем в большей степени на положении обитателей Джунгарского ханства, создавая условия для всякого рода политических осложнений. В этом отношении характерен эпизод, имевший место в августе 1672 г. в районе оз. Ямышева, куда из Тобольска прибыла экспедиция за солью во главе с письменным головою Львом Поскочиным. Как выяснилось, ойраты прибыли сюда раньше и ожидали прибытия русских, чтобы начать торговый обмен. «И как из займища на степь ратные люди вышли и хановы, собрався, многие люди, конные и пешие, с ружьем и с копьи, и с луками, и с пищальми дорогу заняли и ратных людей к соли пропустить и соли дать не хотели, а говорили, чтоб им дать торг и купить б у них всякие товары по их цене». Лев Поскочин вынужден был подкрепить ушедшую вперёд группу русских ратных людей полусотней человек, а ойратам велел объявить: «Чтоб они ваших, великих государей ратных людей к озеру пропустили без зацепки, а торг им повольней дан будет в то время как ваши великих государей ратные люди на Ямыш-озере соль возьмут и покупать у них товары станут как цена обдержит... И калмыки смирились, по соль пропустили, и с вашими, великих государей, ратными людьми торговали смирно, безо всякие зацепки».

Иной характер имели торговые отношения Джунгарии с мусульманскими ханствами Центральной и Средней Азии. Купечество этих ханств в течение столетий специализировалось на торговле шелком и другими дорогостоящими товарами, производившимися в Китае, в странах Южной и Передней Азии, а также в Европе. Караванную торговлю с Китаем и русской Сибирью мусульманское купечество вело через территорию Джунгарии, снабжая ойратских феодалов своими товарами (главное место среди них занимали предметы роскоши) в обмен на скот и продукты скотоводства, сбывавшиеся купцами в прилегающих к Джунгарии районах Сибири. В конце концов почти вся торговля Джунгарии, особенно ее владетельных князей, оказалась в руках мусульманского купечества, «бухарцев», как их именуют русские архивные документы. Этим объясняется тот факт, что почти каждое ойратское посольство в Россию имело в своем составе одного-двух мусульманских купцов, доверенных лиц джунгарского хана и владетельных князей.

Торговые связи Джунгарского ханства с Китаем в годы правления Сенге оставались по-прежнему случайными. Биограф Зая-Пандиты сообщает, например, что в 1647 г. хошоутский владетельный князь Торгун-Эрдэни-хунтайджи, собираясь поехать в Тибет на поклонение далай-ламе, приказал собрать много скота, часть которого велел отправить на продажу в Китай. Так же поступил в. 1653 г. Очирту-тайджи, который отправил в Китай 10 тыс. лошадей, чтобы на вырученные от их продажи средства совершить поездку в Тибет.

Эти и подобные случаи лишь подчеркивают тот факт, что между Джунгарским ханством и Китаем торговых отношений фактически не было. Более того, можно смело утверждать, что между ними все еще не было никаких отношений. Это обстоятельство заслуживает быть отмеченным, ибо государство ойратов оставалось единственным монгольским владением, которое упорно отказывалось от каких-либо контактов с Цинской династией, пришедшей к власти в Китае.

К концу 60-х годов XVII в. все владетельные князья Халхи имели уже вполне устойчивые связи с цинским правительством, успевшим к этому времени учредить довольно действенный контроль над их внешней и внутренней политикой. В результате халхаские князья постепенно теряли свою политическую самостоятельность. Ойратские владетельные князья Кукунора во главе с Гуши-ханом еще в 40-х годах встали на путь сотрудничества с Цинской династией, которая всеми мерами старалась привлечь их на свою сторону, подкупая вниманием и щедрыми дарами. Даже ламаистская церковь Тибета во главе с самим далай-ламой вместе и одновременно с Гуши-ханом установила контакт с новой династией, очень быстро уяснившей, что дружба и союз с ламами открывают надежный путь к установлению и упрочению господства маньчжурских феодалов во всех ламаистских странах и в первую очередь в Монголии.

В нашу задачу не входит подробное изложение исторических событий в Тибете в середине и второй половине XVII в., сложных взаимоотношений и борьбы различных феодальных группировок, выступавших в религиозной оболочке двух главных сект — желтошапочников и красношапочников. Эти вопросы, равно как и вторжение в Тибет хошоутского Туру-Байху, установившего господство и стране «желтых» во главе с далай-ламой и его министра по делам светского управления дипы, уже получили более или менее обстоятельное освещение в русской и зарубежной литературе.

Отметим лишь, что Цинская династия с самого начала стремилась превратить ламаистскую церковь в орудие завоевания Монголии. Эта политика проводилась представителями династии весьма последовательно на протяжении всей истории завоевания Монголии. Рокхил, основываясь на китайских источниках, сообщает, что далай-лама, приглашенный цинским правительством, в середине 1652 г. прибыл в Ордос и послал императору маньчжуров Чжу Ю-цзиню письмо с предложением прибыть в Куку-Хото или в Датун для встречи его, далай-ламы. Предложение вызвало переполох в правящих кругах Пекина. В результате был издан указ следующего содержания: «В годы правления императора Тайцзуна (1627—1644) Халха (Монголия) не была подчинена. Учитывая, что все тибетцы и монголы повинуются словам своих лам, далай-ламе было послано приглашение. Но император Тайцзун умер прежде, чем его посол доехал до далай-ламы. В дальнейшем, во время регентства принца Юй далай-ламе было послано новое приглашение... сейчас он находится в пути, сопровождаемый свитой в 3000 человек. Мы желали бы выехать за наши границы для его встречи, но опасаемся, что если он прибудет в страну с такой огромной свитой в год, когда у нас плохой урожай (как нынешний год), то народу будет причинен ущерб. С другой стороны, если мы, послав ему приглашение, не поедем его встречать, то он может вернуться с полдороги в Тибет... В результате этого, Халха откажется нам подчиниться». Далее в указе говорилось, что император предложил своим советникам высказать мнение по существу вопроса. Китайские сановники высказались против поездки императора за пограничную линию (т. е. за Великую стену) для встречи далай-ламы, а маньчжурские сановники — за такую поездку, мотивируя свою позицию тем, что «если император лично встретит далай-ламу, халхасы нам подчинятся, что будет иметь очень положительные последствия; но если далай-лама, будучи приглашен, не будет встречен (лично императором), это будет нехорошо».

В этом документе позиция цинского правительства сформулирована с такой предельной ясностью, что едва ли возникает необходимость каких-либо пояснений. Эта позиция может быть сведена к следующим главным пунктам: а) Халха необходима Цинской династии, Халху надо подчинить; б) ламы вообще, далай-лама в особенности, пользуются исключительным влиянием среди монголов; в) чтобы подчинить Халху, а за ней и всю остальную Монголию, надо привлечь на свою сторону ламаистскую церковь и в первую очередь далай-лам.

Но если важность союза с ламаистской церковью понимали государи Цинской Династии, то в не меньшей мере понимали это и их противники. Укажем для примера на У Сань-гуя, который регулярно в течение ряда лет посылал в Лхасу своих представителей с дарами, стремясь использовать влияние церкви в интересах готовившегося им антиманьчжурского восстания. И это ему в известной мере удалось. Лхаса в 70-х и 80-х годах оказывала тайную поддержку чуть ли не каждому антиманьчжурскому выступлению. Это говорит о том, что среди приближенных далай-ламы были не только сторонники, но и противники Цинской династии.

Ойратские источники изобилуют фактами, свидетельствующими, что ламаистская церковь в Джунгарском ханстве пользовалась не меньшими привилегиями и влиянием, чем в ханствах и княжествах Восточной Монголии. Габан-Шараб рассказывает, что после победы Гуши-хана над противниками далай-ламы все ойратские нойоны как крупные, так и мелкие во главе с Гуши-ханом, Хо-Урлюком и его шестью сыновьями, Батур-хунтайджи, Хундулен-тайшой, Аблаем и дэрбэтовским Тойном «признали далай-ламу своим ламой», т. е. объявили себя приверженцами желтошапочников. Тут же было решено предоставить всем вообще тибетцам свободу передвижения по Джунгарии. В дальнейшем было поставлено предавать смертной казни независимо от титула и звания каждого, кто осмелится похитить что-либо у людей из Тибета. У всех слоев ойратского общества непререкаемым авторитетом пользовался Зая-Пандита. Его биограф сообщает, что Зая-Пандита в конце 40-х годов издал постановление, направленное против шаманов и шаманских обрядов, требуя строго штрафовать как шаманов, так и лиц, пользующихся их услугами; все ойраты почитали Зая-Пандиту «как лучшее украшение страны» за то, что он возвеличил религию Будды и значение Тибета как религиозного центра.

Ойратские владетельные князья и даже их жены наперебой стремились в Лхасу на поклонение далай-ламе которому подносили богатые дары, взамен получая различные почетные титулы. Так Очирту-тайджи стал в 1657 г. Очирту-Цецен-ханом. Но за все годы правления Батур-хунтайджи и Сенге не было ни одного случая посылки кем-либо из владетельных князей Джунгарии своего представителя в Пекин. Источники, правда, рассказывают, что в 1650 (или 1651) г. в составе посольства, отправленного далай-ламой и Гуши-ханом из Тибета в Пекин, каким-то образом оказался представитель хошоутского Хундулен-тайши по имени Соном. но эпизод этот, если он и имел место, прошел незаметно и бесследно.

Нам уже известна антиманьчжурская позиция Зая-Пандиты. Весьма возможно, что отрицательное отношение владетельных князей Джунгарии к вопросу о контактах с Цинской династией было результатом влияния их первосвященника. В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что Зая-Пандита предпринял свою вторую поездку в Тибет именно тогда, когда далай-лама собирался в Пикин (1652), причем в дороге они встретились и беседовали. Хотя содержание их бесед нам неизвестно, но нельзя себе представить, что собеседники не затронули вопроса о целях путешествия далай-ламы и, следовательно, о политике по отношению к Цинской династии вообще. В этой связи невольно возникает вопрос: не является ли высокомерное требование далай-ламы, чтобы маньчжурский император лично явился встретить его далеко за пределами столицы Китая, равно как и бросающаяся в глаза непродолжительность его визита, результатом бесед с Зая-Пандитой? Мы этого не знаем. Но мы знаем твердо, что Зая-Пандита имел немало влиятельных единомышленников при лхасском дворе. Иначе было бы невозможно назначение на пост дипы известного своими антиманьчжурскими взглядами Сандзай-Джамцана, сыгравшего весьма важную роль в событиях конца XVII в., о которых пойдет речь в следующей главе.

Антиманьчжурская направленность внешней политики правителей Джунгарского ханства нам представляется несомненной. Не приходится сомневаться и в том, что такая политика в немалой степени вдохновлялась некоторыми руководящими кругами ламаистской церкви. Это подтверждается и приведенным выше заявлением хутухты Галдана, брата Сенге, русскому послу В. Былину, о том, что среди ойратов всеми хутухтами и ламами твердо решено, чтобы «ни в коих землях наши калмытцкие люди и тайши с великим государем войны не подымали». Особый интерес этому заявлению придает то, что оно принадлежит Галдану, человеку, который двумя десятилетиями позже был объявлен Цинской династией самым опасным ее противником. Антиманьчжурская направленность внешней политики Джунгарского ханства, т. е. стремление ойратских феодалов сохранить политическую самостоятельность своего государства, неминуемо вела к конфликту, который должен был тем быстрее привести к взрыву, чем быстрее Цинская династия подчиняла своему влиянию Халху.

В этих условиях укрепление внутреннего единства Джунгарского ханства превращалось в одно из важнейших условий успешной подготовки к будущей борьбе за независимость. Мы уже видели, как ламаистская церковь в лице Зая-Пандиты стремилась примирить соперничавших, уладить споры и конфликты, не допустить взрыва междоусобной борьбы. Зая-Пандита поддерживал Батур-хунтайджи, он не отказал в поддержке и его сыну Сенге. Опираясь на помощь церкви и своих союзников из дома хошоутских князей, Сенге удалось преодолеть сопротивление противников и укрепить свою власть в ханстве. Но все его успехи, конечно, не могли разрешить коренных внутренних противоречий, питавших центробежные силы в ханстве и разъедавших его единство. В конце концов Сенге пал жертвой этих противоречий.

В начале 1671 г. в Тобольск, Красноярск и другие сибирские города стали поступать сведения об убийстве Сенге. Житель Кузнецкого уезда, вернувшийся из Джунгарии, сообщил местным властям, что «Сенга-тайши убит в прошлом во 178 (1670) году до ево... приезду, а убил де ево, Сенгу, брат ево родной Маатыр-тайши у нево, Сенги, в юрте, ночью, сонново. И после де ево, Сенги, брат же ево другой Кеген-кутухта собрався с воинскими людьми, и того убойца брата своего Маатыря-тайши убил и другово брата своего Чечен-тайшу и Чокуровых тайшиных детей побил всех».

В феврале 1671 г. вернулся в Тобольск служилый человек А. Бурчеев, командированный воеводой И. Репниным сопровождать на родину посла Сенге — Аблая. Бурчеев доложил воеводе, что «не дошед де Сенгина дальнего улуса, в Тарском уезде в Барабинских волостях сказывали им Сенгина улуса кочевные люди, что де тайшу их, Сенгу, в улусе брат ево родной Баатыр-тайша убил, а Сенгины де люди ево, Баатыря, и с сыном убили ж, а большой де ево, Сенгин, брат Чечен-тайша из улуса убежал к мугальскому Сайн-контайше с тридцатью человеки, а меньшой брат ево Галдам-кутухта после смерти брата своево Сенги взял за себя жену ево, Сенгину, с людьми и повоевал Чокура-убаши-тайши сына ево Булат-манжи, убежал в улус к тестю своему к Учюрте-тайше, да и люди де ево, Сенгины, кочевные и улусные калмыки розбежались по розным кочевьям и улусам все без остатку».

Убийство Сенге в конце 1670 г. и воцарение Галдана находят подтверждение во многих русских документах. Так, например, тобольский воевода И. Репнин в одной из своих отписок в Москву сообщает, что в Красноярск в конце 1671 г. «присылал ис Черных калмыков ис Сенгина улусу Кеген-кутухта, которой владеет Сенгиным улусом, посланцов своих, а ему де, Алексею (красноярскому воеводе Сумарокову.— И. 3.), на съезжем дворе говорили, что Сенга-тайша убит, а убил брат ево Батур, а Батура убил Кеген-кутухта, и ныне владеет Сенгеным улусом. А мугальской де Лоджан (т. е. Алтын-хан.— И. 3.) стоит на Мугальской земле на Кемчюге, а от ево, Лоджана, стоят в одном днище калмыцкие тайши Должин-Кошючи да Абабан-хан... да он же де, Кутухта Кеген, прислал в Киргизскую землю Ейзана своего Байту-хана, для всякой розправы».

Из показаний наших источников следует, что Сенге был убит в конце 1670 г. в результате заговора, организованного его старшими братьями — Цецен-тайджи и Цзотба-батуром. Имена других заговорщиков и их программа нам неизвестны. Мы знаем только, что заговор имел характер типичного дворцового переворота и народные массы никакого отношения к нему не имели. Наоборот, опасаясь новой вспышки междоусобной борьбы и новых связанных с этим тягот, ойратские трудящиеся предпочли покинуть улус убитого правителя ханства и разойтись в разные стороны в поисках мира и спокойствия. Наибольшего внимания заслуживает факт необыкновенно быстрой, почти молниеносной реакции младшего брата убитого, хутухты Галдана, на действия заговорщиков. Как сообщают монгольские источники, он с согласия далай-ламы или его приближенных снял с себя духовный сан и обрушился на убийц Сенге, не дав им опомниться и организовать какое-либо сопротивление.

* * *

Самыми характерными чертами истории Джунгарского ханства в период правления Батур-хунтайджи и его первого преемника были, во-первых, установление новых форм связи и сотрудничества между центром ойратских владений в Джунгарии и новыми ханствами, образовавшимися в Кукуноре и на Волге; во-вторых, стремление к ликвидации междоусобной борьбы и объединению сил владетельных князей для отражения внешних угроз и для укрепления феодально-крепостнического строя; в-третьих, дальнейшее распространение и внедрение ламаизма, сопровождавшееся усилением влияния церкви, превращавшейся в могущественную экономическую и политическую организацию.

В области внутренней политики Батур-хунтайджи выступил поборником развития на территории ханства собственного земледелия и ремесла, а также строительства очагов оседлости в виде монастырских поселений, добившись в этом деле известных успехов. Наряду с этим он всеми мерами стремился к сохранению мирных взаимоотношений с другими владетельными князьями и к укреплению сотрудничества с ними. В области внешней политики он также не стремился к войнам.

Внешнеполитические цели Джунгарского ханства в рассматриваемое время сводились к борьбе за обладание кыштымами и сбор ясака, с одной стороны с Русским государством, с другой — с державой Алтын-ханов. Не имея возможности навязать свою волю России, правители ханства выдвинули идею двоеданства и двоеподданства, согласно которой обе стороны получали право собирать ясак с местного пограничного населения. Правительство России, также не располагавшее достаточными силами, чтобы навязать джунгарским ханам собственную волю, вынуждено было фактически терпеть этот двоеданнический режим. Что касается Алтын-ханов, то этой династии в ходе борьбы был нанесен сокрушительный удар, от которого она уже не могла оправиться и сошла с исторической арены.

Наиболее важным событием внутренней жизни Джунгарского ханства было принятие так называемых монголо-ойратских законов («Цааджин бичиг»), имевших целью укрепить феодально-крепостнические порядки и господство монгольских феодалов над массой монгольского крестьянства, а также объединить силы и средства ханов и князей для отражения угрозы их политической самостоятельности со стороны маньчжурских завоевателей.

В эти годы растет внутренняя консолидация ханства и укрепляется его внешнеполитическое положение. Кризис конца XVI — начала XVII в. был преодолен. Но именно в это время возникла и стала быстро нарастать угроза со стороны маньчжурских феодалов, пришедших в 1644 г, к власти в Китае и образовавших Цинскую династию. Владетельные князья Джунгарии были в Монголии в эти годы единственными, кто упорно уклонялся от контактов с цинским правительством. Даже заинтересованность в налаженном торговом обмене с Китаем не могла заставить их изменить отрицательную позицию в этом вопросе. Антиманьчжурская политика правителей Джунгарии поддерживалась и ламаистской церковью Джунгарского ханства и влиятельными ламами Лхасы. Уже в это время в Тибете и Джунгарии зародились и стали развиваться идеи своеобразного панмонголизма и панламаизма, выразившиеся в дальнейшем в планах образования самостоятельного государства под эгидой ламаистской церкви Тибета. Так складывались условия, сделавшие войну между Джунгарским ханством и Цинской империей неизбежной.