|
Златкин
И.Я. История Джунгарского ханства (1635-1758). Издательство «Наука», Москва,
1964.
ГЛАВА
ТРЕТЬЯ
ДЖУНГАРСКОЕ ХАНСТВО В КОНЦЕ ПЕРВОЙ НАЧАЛЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII В.
1.
ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА БАТУР-ХУНТАЙДЖИ
продолжение . . .
«Цааджин бичиг» охватывал широкий круг важных вопросов
внутренней жизни монгольского общества и его
внешнеполитического положения. Его статьи убедительно свидетельствуют
о стремлении ханов и князей укрепить феодальный строй Монголии, объединить
ее на началах своеобразной федерации ханств и княжеств, связанных общими
классовыми интересами их правителей и узами взаимной помощи для борьбы
против общих внешних врагов.
"Источники не говорят о том, кто был инициатором
созыва Джунгарского съезда, кто разрабатывал статьи «Цааджин бичиг», как
шло их обсуждение и т. д. Нельзя поэтому считать вполне доказанным бытующее
в литературе утверждение, что автором этого документа был Батур-хунтайджи.
Но нельзя вместе с тем и Отрицать возможность того, что Батур-хунтайджи
играл главную роль этой попытке преодолеть разобщенность и раздробленность
страны с целью объединить ее силы для отпора внешним врагам. Для решения
этой задачи было избрано не насильственное подчинение местных правителей
Центральной ханской власти, как это было при Эсене и Даян-хане, а метод
переговоров и соглашений. Нам неизвестно в деталях отношение Батур-хунтайджи
к маньчжурской экспансии. Источники, однако, устанавливают, что он до
конца жизни не вступал в контакт с завоевателями, несмотря на все их успехи,
несмотря на то, что ко времени Джунгарского съезда регулярные сношения
с маньчжурскими-императорами уже поддерживали халхаские феодалы, что вскоре
после съезда на этот же путь встали правители Кукунора и сам далай-лама.
Даже заинтересованность в торговом обмене с Китаем не вынудила Батур-хунтайджи
хоть раз вступить в сношения с цинским правительством. Нам представляется
несомненным, что мирное и объединительное направления деятельности Джунгарского
съезда в основе своей совпадали с характером внешней внутренней политики
Батур-хунтайджи, искавшего надежные пути к укреплению феодальных порядков
в Монголии и к обеспечению ее политической самостоятельности. Вот почему
мы считаем оправданным предположение о руководящей роли Батур-хунтайджи
в подготовке текста монголо-ойратских законов и в созыве съезда, утвердившего
их. Дополнительным свидетельством в пользу этого предположения служит
и тот факт, что съезд проходил не в Халхе, не в Кукуноре, не на Волге,
а в центре Джунгарского ханства, в кочевьях Батур- хунтайджи и его друга
и союзника хошоутского Очирту-Цецен-хана.
Заслуживает внимание сообщение биографа Зая-Пандиты,
что после съезда Зая по приглашению халхаского Дзасакту-хана Субуди поехал
в халку. После Цаган Сара год змеи (т.е. в самом начале 1641 г.) выехал
Зая Пандита… от Дзасакту-хана он поехал к пригласившему его Туше-хану.
Затем он получил приглашение от маха Самади Цецен - хана. Удовлетворив
их святым учением, Зая-Пандита сделался ламой трех ханов Семи Хошунов
(т.е. Халхи. – и.з.)». Халхатские ханы убеждали Зая-Пандиту остаться на
два три года в Халхе, но он не согласился и в 1642 г. вернулся в Джунгарию.
Мы имеем основание предполагать, что Зая-Пандита как
гость трех ханов Халхи проводил там линию, принятую на Джунгарском съезде:
едва ли можно сомневаться в том, что он, как и Батур-хунтайджй, был противником
Цинской династии и отрицательно относился к политике заигрывания с ней.
Его биограф сообщает, что через десять лет после съезда, т. е. в 1651
—1652 гг., возвращаясь из своей второй поездки в Тибет, Зая-Пандита имел
беседу с правителем Кукурона, сыном и преемником Гуши-хана, Далай-хунтайджи.
Последний весьма почтительно отзывался об императоре Цинской династии
и советовал Зая-Пандите просить у того содействия в распространении религиозного
учения. «Гэгэн,— пишет биограф,— отвечал: «Возможно, что ты прав, но хан
высокомерен. По возвращении домой выясню». Впоследствии Зая-Пандита говорил,
что он убедился в греховности этого хана» (т. е. императора маньчжуров.—
И. 3.). Это свидетельство дает нам основание считать, что Зая-Пандита
Батур-хунтайджи придерживались одной линии в отношении Цинской династии.
Надеемся, что тибетские источники, когда они войдут в научный оборот,
внесут в этот вопрос полную ясность. Станет яснее и содержание бесед Зая-Пандиты
с высшими иерархами ламаистской церкви во время его поездок в Тибет в
1651 и 1661 гг.
Следует подчеркнуть, что Зая-Пандита активно способствовал
претворению в жизнь идей и решений Джунгарского съезда. Его биограф, фиксируя
чуть ли не каждый поступок Заи, рисует его бурную деятельность, его непрерывные
разъезды как по территории ханства - от одного владельца к другому так
и за пределы ханства — в Халху, Ha Волга, в Кукунор. Эти поездки имели
целью истребление шаманизма, содействие ликвидации то и дело вспыхивавших
между феодалами ссор и конфликтов. Усилиями Батур-хунтайджи и Зая-Пандиты
Джунгарское ханство, а в нем — ставка Батура стали на короткое время центрами
притяжения для всей Монголии, для всех ее ханств и княжеств.
Но умиротворение, наступившее в стране, не было и не
могло быть длительным. Оно рушится с середины 40-х годов XVII в., уступая
место новой полосе междоусобных конфликтов и битв как внутри Джунгарии,
так и в других частях Монголии.
Однако прежде чем перейти к освещению военной и дипломатической
истории ханства в 1634—1654 гг., остановимся на некоторых важных и заслуживающих
внимания экономических мероприятиях Батур-хунтайджи — развитии земледелия
и ремесленного производства, строительстве оседлых поселений городского
типа.
В декабре 1638 г. Батур-хунтайджи обратился к тобольскому
воеводе П. И. Пронскому через своего посла Уруская с просьбой прислать
ему 20 свиней и 10 собачек. Через год, в декабре 1639 г., в Тобольск вернулся
казак Абрамов, командированный тобольским воеводой к Батур-хунтайджи.
Вместе с Абрамовым прибыли от Батура послы Урускай и Ноедай, которые вновь
передали просьбу своего повелителя прислать ему помимо панциря, пищали
и свинца «для плоду на завод 10 свиней, да 3 вепря, да петуха, да курицу
индейских, да 10 собачек постельных». Абрамову же хунтайджи лично говорил,
что эти животные ему необходимы «для тово, что поставил де он, контайша,
на мунгальской границе в урочище Кибаксарах (Кобук-Саур.— И. 3.) городок
каменной и заводит пашню и хочет в том городке жити». Абрамов слышал,
будучи в Джунгарии, что в этом городке «живет у него, у контайши, лаба
и заводит на кон-тайшу пашню; а пашют де, государь, пашню бухарские люди;
сеют пшеницу и просу, и семена де завезены из Бухары; а кон де тайша в
том городке еще не живал, кочюет около кочевьем».
Другой русский посол, Лука Неустроев, вернувшись в конце
1641 г. в Тобольск, доложил, что в кочевье хунтайджи он прибыл 5 августа,
«а кон де тайши в те поры в улусе не было: был у себя в городе, где у
нево хлеб сеют. И жили они в улусе без контайши две недели. И кон де тайша
велел им быть к себе в город. А как де они к городу приехали, и кон де
тайши стоит у города на лошади у пашни и, увидя их, с лошади сшол и учал
их спрашивать про государское многолетное здоровье».
Летом 1642 г. русские власти передали Батур-хунтайджи
две курицы и одного петуха индейских, четыре свиньи и два борова, десять
собачек малых. В этом же году в Кобук-Сауре хунтайджи принимал еще одного
русского посла, Лариона Насонова.
Новые сведения о «городовом строительстве» в Джунгарском
ханстве доставил казак Гр. Ильин, ездивший по делам службы к Батуру и
в феврале 1644 г. возвратившийся в Тобольск. Он доложил: «А кон де тайша
ныне кочюет у своих городов в Кубаке (все тот же Кобук-Саур.— И. 3.).
А у кон де тайши три города кйрпишных: один белой, а четвертой де город
заводит внове. А от города де до города езду по днищу. А в тех де ево
городех живут ево, контайшины лабы и пахотные ево люди. А он де, контайша,
кочует около тех своих городов».
В том же 1644 г. Батур-хунтайджи отправил письмо русскому
царю Михаилу Федоровичу, в котором просил о присылке дополнительно десяти
больших кур и пяти малых, семи свиней и трех боровов. В 1645 г. куры,
свиньи и боровы были пересланы Батуру.
В конце 1650 г. у хана Джунгарии был из Тобольска послом
Вл. Клепиков, который по возвращении доложил, что хунтайджи просил прислать
ему «для деревянного дела двух человек плотников, да двух человек каменщиков,
да двух человек кузнецов, да для пищального дела двух человек бронников...
да 20 свиней, да 5 боровов, 5 петухов, 10 куриц».
Таковы наши сведения о хозяйственной деятельности Батур-хунтайджи.
У нас есть все основания считать его инициатором и первым организатором
этих новых в Джунгарии видов хозяйственной деятельности. Его преемники
на ханском троне, равно как и некоторые подчиненные ему владетельные князья,
как мы увидим ниже, в той или иной мере следовали его примеру, развивали
земледелие и промыслы или старались их восстановить, если почему-либо
эти занятия прекращали свое существование.
Что собой представляли города, которые строил Батур-хунтайджи?
Приведенные выше русские архивные документы говорят о том, что первыми
жителями, а возможно и строителями городов были ламы. Из этого следует,
что Батур строил в первую очередь монастыри. До него в Джунгарии не было
стационарных ламаистских монастырей; он положил начало их строительству.
Монастырь, построенный из камня или кирпичей, как и всюду в Монголии,
становился очагом оседлости. Около него располагалась ставка хана или
князя со всеми службами; сюда приезжали купцы, создававшие склады товаров
и занимавшиеся торговлей; в окрестностях монастыря-города повелитель Джунгарского
ханства вводил хлебопашество. По свидетельству русских источников, Батур-хунтайджи
за короткое время создал четыре таких города. Учитывая его стремление
получить из России плотников и каменщиков, можно думать, что он предполагал
развивать и дальше строительство монастырей-городов.
Чем можно объяснить заботы Батура о хлебопашестве? Источники не дают прямого
ответа на этот вопрос. Удовлетворение потребностей ханства в продуктах
земледелия за счет собственного производства составляло, как мы увидим
дальше, предмет забот почти всех преемников Батур-хунтайджи. Очевидно,
развитие собственного земледелия диктовалось серьезными экономическими
и политическими соображениями, стремлением ликвидировать зависимость ханства
от чужестранных рынков в снабжении земледельческими продуктами,— а в них
оно нуждалось всегда. В середине XVII в. положение было в этом отношении
особенно тяжелым. Экономические связи Западной Монголии с Китаем оборвались
примерно за два столетия до описываемых событий, на пути к рынкам Средней
Азии располагались владения казахских феодалов, русская Сибирь в XVII
в. не обеспечивала хлебом местного производства даже себя и, конечно,
не могла снабжать им население Джунгарии. Лишь мусульманские владения
Восточного Туркестана могли взять на себя роль поставщика хлеба для ойратов
и их ханства, однако неустойчивость военно-политической обстановки в этом
районе делала и этот источник снабжения малонадежным. В таких условиях
ханы и князья Монголии не могли не думать о развитии хлебопашества в собственных
владениях. И хлебопашество появилось, как только внутреннее и внешнеполитическое
положение ханства стало достаточно стабильным. Что касается хлебопашцев,
то ими были, по свидетельству источников, не ойраты, а так называемые
бухарцы, т. е. выходцы из Восточного Туркестана и Средней Азии, захваченные
в плен ойратскими феодалами или добровольно перебежавшие в Джунгарское
ханство.
Русский посол Федор Байков, проехавший почти через всю
Джунгарию по пути в Китай в 1654 г., в своем статейном списке отметил:
«А на той речке Теми-чюрги живут бухарцы — пашенные контайшиных детей».
Эти бухарцы обрабатывали землю во владениях детей хунтайджи. В другом
месте Байков записал полученные им сведения о городе, построенном Батуром.
«А городок, сказывают, глиняной, а в нем две палаты каменные, бурханные,
а живут в том городке лабы да пашенные бухарцы».
Но Батур-хунтайджи был не единственным организатором
земледелия и строителем городов. Почти одновременно с ним это же стал
делать хошоутский князь Аблайтайджи, брат Очирту-Цецен-хана. Федор Байков
видел город, построенный Аблаем: «А живет тут калмыцкий лама... А поставлены
у того ламы две палаты бурханные Великие, кирпич жженой, а избы у них,
в которых живут, глиняные, а хлеба родится у того ламы пшеницы и проса
много, а пашут бухарцы».
Таковы наши данные об основных направлениях и результатах
внутренней политики главы Джунгарского ханства. Они свидетельствуют об
известных успехах, одержанных им на пути умиротворения и объединения всей
Северной Монголии как западной, так и восточной ее частей, как ойратов
в Кукуноре, так и ойратов на Волге. Ему не удалось вернуть в Джунгарию
из Кукунора всех хошоутов, а с Волги — торгоутов, но он добился укрепления
сотрудничества со всеми ойратскими владениями независимо от места их расположения.
Основное направление внешнеполитической деятельности
Батур-хунтайджи — укрепление связей с Русским государством, с Казахстаном
и с владениями восточно-монгольского Алтын-хана Омбо-Эрдени.
Глава Джунгарского ханства придавал большое значение
налаживанию добрососедских отношений с Москвой и стремился устранить препятствия
к этому. Он весьма ценил проявления доброжелательности со стороны Московского
правительства, рассматривая ее вместе с тем как одно из средств укрепления
своих позиций внутри ханства. В начале 1644 г. Батур-хунтайджи говорил
послу тобольского воеводы казаку Гр. Ильину, что очень дорожит своей дружбой
с русским царем, «что он де, контайша, твоею государскою милостью всем
колмацким тайшам хвалитца, что де ты, государь, ево, контайшу, своим государевым
жалованием жалуешь и держишь ево в своем царском милостивом призрении».
Годы правления Батур-хунтайджи отмечены интенсивным
обменом посольствами между русскими властями и Джунгарским ханством. В
источниках сохранились достоверные данные о 33 посольствах, причем от
самого Батура и лично к нему не менее 19. Есть основания полагать, что
в действительности их было гораздо больше.
Какие же дела связывали Джунгарское ханство с Русским
государством, какова цель этих посольских разъездов? Главной целью политики
хана Джунгарии по отношению к России было использование мощи и влияния
последней в интересах укрепления своей власти внутри ханства, а также
усиления позиции ханства в отношении его соседей и в первую очередь владетельных
князей Халхи. Что касается России, то ее политика ставила своей главной
целью обеспечение неприкосновенности русских рубежей и прерогатив русских
властей зоне, смежной с владениями Джунгарского ханства. Приведем несколько
примеров. Уже упоминавшийся нами Томила Петров, ездивший весной 1636 г.
в Джунгарию с требованием прекратить сбор ясака с русских подданных и
выдать захваченных ойратскими князьями в плен в Тарском и Тюменском уездах,
по возвращении в Тобольск доложил о содержании своих бесед с Батур-хунтайджи.
Последний говорил: «Отец ево, Каракула-тайша государю служил, под городы
и на уезды и на волости сам войной не ходил и людей своих не посылал.
И за то де отцу ево было государево жалованье. А он де, контайша, потому
ж государю служит, государевых изменников, барабинских татар... которые
к нему приходили сами в улусы своей волею, а не полоном взяты, и которых
полоном взял без ево, контайшияа ведома Кула-тайша,— отдал. Да и достальных
изменников... сыскав, отдаст, и впредь иных таких в улусы к себе принимать
не велит. И у Ямыша озера з государевыми людьми людей своим соль в суды
возить и верблюды свои давать велит... А что де было с тех барабинских
татар довелось контайше на себя ясаку имать, и ныне де контайша тем ясаком
бьет челом государю и вперед с тех барабинских татар ясаку на себя имать
не велит». В этом заявлении Батур-хунтайджи весьма определенно демонстрирует
свое стремление заслужить благосклонность русского царя; ради этого он
готов не только вернуть всех русских подданных, находившихся в плену в
его владениях, но и дать рабочую силу, транспортные средства для добычи
и отгрузки соли, а также отказаться от сбора ясака с пограничного населения
в пользу русской казны.
В 1636 г. Батур-хунтайджи через посредство русского
посла Плотникова и своего представителя Кумяна прямо предложил тобольскому
воеводе свою военную помощь для отражения возможных набегов на русские
города и селения. В ответ тогдашний воевода Темкин-Ростовский поручил
своему послу Томиле Петрову похвалить хунтайджи за его желание служить
России и со своей стороны пообещать, что «будет ему, контайше, з братьею
от кого будет какое утеснение, и он бы о том посылал послов своих в Тоболеск,
и по твоему государеву указу учнут к нему твоих государевых ратных людей
из городов на помочь посылати и от недругов его также обороняти».
Добиваться милостей русского царя заставляло еще и соперничество
с халхаским Алтын-ханом. Об этом убедительно свидетельствует статейный
список Василия Старкова, который осенью 1638 г. ехал к Алтын-хану с «государевым
жалованьем». В киргизских улусах Старков неожиданно встретил сотню вооруженных
ойратов под командованием какого-то молодого тайши, подвластного Батур-хунтайджи.
Тайша, отказавшийся назвать свое имя, говорил Старкову: «Государь де жалует
Алтын-царя, присылает к нему многое свое государево жалованье... а Алтын
де царь чем больши нашего Багатыря-контайши ...Алтын де царь государю
чем выслужил, и что добро зделал, и какая от него прибыль? А от нашево
от Багатыря-контайши и от иных наших тайш великому государю и прибыль
есть: присылает в городы с коньми и с коровами и со всяким скотом, и ваши
городы сибирские от нашего калмацкого скота наполняютця и кормятца, и
с мяхкими товары приезжаем и со всяким с торгом. И в том от нас государю
прибыль». Ойраты угрожали отобрать ценности, которые Старков вез Алтын-хану,
но реализовать эти угрозы не попытались. Старков объясняет ойратскую демонстрацию
тем, что «им то, черным калмаком (т. е. ойратам.— И. 3.), всем за беду,
что государево жалованье великое посылаетца к Алтыну-царю, а к ним, к
черным калмаком, ни к одному тайше государево жалованье не присылаетца,
то им черным калмаком и забедно на Алтына-царя».
Объяснение Старкова не лишено основания. Батур-хунтайджи
был действительно уязвлен предпочтением, отдававшимся в те годы Москвой
Алтын-хану. Эта тема вновь и вновь возникала в переговорах представителей
хунтайджи с русскими властями. В конце 1639 г. Урускай, посол Батура,
говорил в Тобольске: «И ты де государь, Алтына-царя жалуешь, послов ево
велишь отпущать к себе, ко государю, к Москве, а контайшины де, государь,
службы к тебе, ко государю, много, а ты де, государь, ево не пожаловал,
не велишь послов ево к себе, государю, к Москве отпустить. А только ты,
государь, контайшу пожалуешь, велишь послов ево к себе, ко государю, к
Москве отпущать и кон де тайша тебе, государь, учнет служить свыше прежнего».
В ответ на это представление Москва отменила наконец свой прежний запрет
и разрешила пропускать в столицу послов Батур-хунтайджн.
Но и до этого разрешения, невзирая на обиду, глава Джунгарского
ханства продолжал «служить» русскому царю. Еще в 1635 г., вскоре после
своего прихода к власти, он приказал владетельному князю Кула-тайше вернуть
захваченных им во время набега русских подданных, а также ясачных людей,
изменивших царю и откочевавших в Джунгарию, причем «и впредь де государевых
изменников контайша в улус к себе приимать не велел»47. В последующие
годы Батур-хунтайджи неоднократно заверял русских послов, что его «службы»
умножатся, если он увидит «милость» русского царя. Одному из послов, Дружине
Кулагину, он в 1639 г. сказал, что «отец ево, Каракула-тайша государю
служил много лет, и государева де милость и жалованье к отцу его было
многое, и послы де отца его наперед сего у государя на Москве бывали.
А ныне де и мугальских послов к государю к Москве пропущают, а ево де
контайшиных послов к государю к Москве ис Тобольска не отпускают».
|