|
Златкин
И.Я. История Джунгарского ханства (1635-1758). Издательство «Наука», Москва,
1964.
ГЛАВА
ТРЕТЬЯ
ДЖУНГАРСКОЕ ХАНСТВО В КОНЦЕ ПЕРВОЙ НАЧАЛЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII В.
1.
ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА БАТУР-ХУНТАЙДЖИ
Общее положение ойратского общества к середине 30-х годов XVII в., когда
к власти пришел Батур-хунтайджи, по сравнению с концом XVI — началом XVII
в. заметно улучшилось. Ему уже не угрожали противники с запада и юга,
где еще так недавно располагались владения могущественного Могулистана.
Их место заняли многочисленные ханства, бекства и султанства, непрерывно
враждовавшие и воевавшие друг с другом, причем борющиеся стороны, как
и раньше, не останавливались перед приглашением на помощь ойратских владетельных
князей с их войсками. Вмешательство последних имело своим результатом
лишь дальнейшее ослабление Турфана, Кашгара, Хотана, Яркенда и других
мусульманских владений Восточного Туркестана. Источники часто приводят
случаи, когда те или иные ойратские владетельные князья оказывались «на
службе» у какого-либо мусульманского правителя, боровшегося против другого
такого же правителя, и, наоборот, когда отдельные мусульманские правители
состояли на такой же «службе» у того или иного ойратского владетельного
князя, боровшегося против своих соперников. Следует вместе с тем отметить,
что в источниках XVII в. почти не упоминаются случаи нападений восточнотуркестанских
ханов и султанов на ойратские владения.
Существенно изменились и взаимоотношения между ойратскими
и казахскими феодалами. Если в конце XVI — начале XVII в. относительно
объединенному казахскому государству противостояли разъединенные, малосильные
ойратские княжества, терпевшие поражения на полях сражений, то в дальнейшем
соотношение сил стало меняться в пользу ойратских ханов и князей. Это
объясняется постепенным объединением ойратских владений под властью Хара-Хулы,
ослаблением ханской власти преемников Тевеккеля и распадом Казахстана
на ряд самостоятельных владений.
Ослабела угроза и со стороны Алтын-ханов, хотя представители
этой династии еще долго оставались главными противниками ойратских феодалов
в Восточной Монголии. Соотношение сил здесь клонилось не в пользу державы
Алтын-ханов, хотя в 30-х годах XVII в. они еще удерживали в своих руках
значительную территорию к западу от Монгольского Алтая, которая до 80-х
годов XVI в. принадлежала ойратским феодалам. Об этом свидетельствует
рассказ одного из русских послов, направленных тобольскими воеводами летом
1640 г. к Батур-хунтайджи. По словам этого посла, «поставил де он, контайша,
на мунгальской границе в урочище в Кибоксарах городок каменной и заводит
пашню и хочет в том городке жити». Указанное урочище (его правильное наименование
Кобук Саур), признававшееся, как видим, самим Батур-хунтайджи границей
между Восточной Монголией и его собственными владениями, находится южнее
реки Черный Иртыш, между озерами Зайсан и Улюнгур, несколько к югу от
них.
В целом внешнеполитическое положение Джунгарского ханства
ко времени воцарения Батур-хунтайджи было довольно устойчивым.
Гораздо более сложной была обстановка внутри ханства.
Откочевка на Волгу большинства торгоутов и части дэрбэтов уменьшила численность
ойратского населения Западной Монголии, по данным источников, примерно
на 50 тыс. семейств, что составляло, предполагая среднюю семью в 4 человека,
не менее 200 тыс. человек. Откочевка в Кукунор хошоутов, начавшаяся вскоре
после прихода к власти Батур-хунтайджи, еще больше сократила население
ханства. Есть основания полагать, что не менее 300 тысяч человек покинули
родные кочевья и переселились в степи Поволжья и Кукунора. Это не могло,
конечно, не ослабить молодое, еще только складывавшееся ойратское феодальное
государство.
Другим не менее важным обстоятельством, определявшим
внутреннее положение Джунгарии, было нежелание некоторых местных правителей
подчиняться центральной ханской власти, их стремление сохранить или восстановить
утрачиваемые феодальные вольности.
Ко всему сказанному следует добавить нараставшую опасность
маньчжурской экспансии. В 1634 г., т. е. почти одновременно с воцарением
Батур-хунтайджи, маньчжурские завоеватели сокрушили крупнейшее в южной
Монголии Чахарское ханство; вслед за этим началась подготовка к провозглашению
императора маньчжуров Абахая владыкой южномонгольских феодалов, что и
было осуществлено в 1636 г.
Что же касается Русского государства, то с erg стороны
Джунгарское ханство встречало известную поддержку, поскольку русские власти,
не имея сил проводить в этом районе активную экспансионистскую политику
и стремясь в то же время обезопасить пределы России от набегов, были заинтересованы
в укреплении ханской власти. Вместе с тем русские власти стремились мирными
средствами превратить ойратских князей и правителей в своих подданных,
подвластное этим князьям и правителям население — в поставщиков ясака
для русской казны, а районы их обитания — в территорию России.
В такой внутренней и внешнеполитической обстановке Батур-хунтайджи
начал свою деятельность в качестве правителя ханства. Для его 20-летнего
правления характерны не войны, не внешнеполитическая активность, а мероприятия
по преимуществу внутреннего характера, направленные к консолидации ханства,
к его экономическому и политическому укреплению, к ликвидации междоусобной
борьбы с восточномонгольскими владетельными князьями, к объединению сил
всей Монголии для отражения нараставшей угрозы со стороны маньчжурских
феодалов. Разумеется, что в основе внутренней и внешней политики Батур-хунтайджи
лежали классовые интересы ойратских феодалов, заинтересованных в сохранении
независимости как главного условия монопольной эксплуатации трудящегося
населения ханства.
Крупнейшим событием первых лет правления Батур-хунтайджи
был конфликт с правителем хошоутов Туру-Байху (впоследствии — Гуши-хан),
младшим братом Байбагас-хана, кочевавшим вместе
с другими братьями к западу и югу от Тарбагатайских гор, в долинах Или
и Эмели. Источники не говорят о причине этого конфликта и как он развивался.
Известно лишь, что между Батур-хунтайджи и Туру-Байху обострились отношения,
что привело к вооруженному столкновению, которое, однако, быстро закончилось
примирением. Но вскоре после этого Туру-Байху и большинство других хошоутских
правителей оставили насиженные места в Тарбагатае и двинулись на юго-восток,
к Кукунору, где и образовали самостоятельное хошоутское государство.
Когда это произошло? Монгольские источники не дают прямого
ответа; по данным же китайских источников, хошоуты обосновались в Кукуноре
между 1636 и 1638 гг., из чего следует, что их откочевка из Джунгарии
началась не позже 1635 г.
Батур-хунтайджи стал изыскивать средства вернуть на
родину хошоутов или — если бы это оказалось невозможным — хотя бы установить
и укрепить с ними тесные дружественные связи и сотрудничество. Источники
свидетельствуют, что войска Батура участвовали в тибетской экспедиции
Гуши-хана, в результате которой во - главе господствующего класса Тибета
оказались церковные феодалы желтошапочного толка и хошоутские князья.
Батур-хунтайджи породнился с домом хошоутов, выдав свою дочь за сына Байбагас-хана
Очирту-тайджи (убедив к тому же последнего вернуться в Джунгарию). В 1639
г. Очирту-тайджи уже принимал у себя, на старых хошоутских кочевьях, вернувшегося
из Тибета Зая-Пандиту, проведшего у него зиму 1639/40 г. Очирту-тайджи
оставался неизменным другом и союзником Батур-хунтайджи на протяжении
всех лет правления последнего. Именно с этого времени, по свидетельству
биографии Зая-Пандиты и «Сказания» Габан-Шараба, во главе ойратского чулгана
стояло уже не одно лицо, а два, «хоёр тайджи» — чоросский Батур-хунтайджи
и хошоутский Очирту, которому впоследствии далай-лама пожаловал титул
Очирту-Цецен-хана. Его владения в 40-х годах XVII в. располагались между
озерами Зайсан и Балхаш реками Чу, Или и Аягуз, вплоть до гор Юлдуза,
где кочевал хойтский Солтон-тайша.
Батур-хунтайджи урегулировал более или менее удовлетворительно
свои взаимоотношения не только с хошоутами, но и с Хо-Урлюком и другими
торгоутскими правителями, обосновавшимися к тому времени в низовьях Волги.
Он породнился с торгоутским домом, женившись на одной из дочерей Хо-Урлюка.
Отчетливое отражение примирительной политики Батур-хунтайджи мы находим
в материалах посольства тобольского сына боярского Вл. Клепикова, ездившего
к нему в 1644 г. В ответ на предложение русской стороны выступить против
Хо-Урлюка, действия которого в районе Астрахани беспокоили русских властей,
повелитель Джунгарии сказал, что тот ему «не недруг; дочь де его, урлюкова,
за ним, контайшею,— на отца де дети коли войною ходят? И чтоб де ты, государь,
его, контайшу, пожаловал, велел бы мимо его, контайши, над ним, Урлюком,
промышлять, а ему де на Урлюка войною не хаживать. Да и иные де тайши,
друзья его, на Урлюка войною не пойдут же».
Политика Батур-хунтайджи давала свои плоды. Торгоутские
правители в массе своей платили ему взаимностью. По данным Габан-Шараба,
Хо-Урлюк говорил сыновьям, что он был неизменным участником всех ойратских
сеймов, что князья ждали его, если он почему-либо запаздывал.
Русские источники свидетельствуют, что в середине 40-х
годов XVII в. под влиянием уговоров Батур-хунтайджи и военных поражений
торгоутские правители всерьез готовились покинуть Поволжье и вернуться
в Джунгарию. Об этом писал в Москву астраханский воевода Б. Репнин, докладывая
многочисленные сведения, поступавшие к нему от различных людей в промежутке
между октябрем 1645 г. и январем 1646 г. Один из информаторов говорил
воеводе: «Зовут де их (калмыков.— И. 3.) дальние большие калмыки (ойраты.—
И. 3.) кочевать к себе на старые свои кочевные места. А как де они пришли
кочевать к Волге, и они де только людей перетеряли... А от дальних де,
государь, калмыков ближние калмыки приходу на себя не опасаютца, и посол
де дальних калмыков лаба (лама.— И. 3.) живет у Шункея да у Мамереня тайшей».
Другой сообщал: «Слышал де, государь, он от калмыцких людей в розговорех,
что калмыцкие все тайши, посоветовав меж себя, хотят кочевать к дальним
калмыком, потому, что де, государь, к ним от дальних калмыков присланы
послы с угрозою, и велят де дальние калмыки прикочевать им к себе вскоре».
Третий докладывал, что «калмыцкие тайши с улусными своими людьми с урочища
от реки Сакпары учали кочевать к дальним калмыком с послом их, с лабою...
А от калмыцких де, государь, людей в переговорех он слышал,— только б
де у них не было от дальних калмыков посла, а из Асторахани б их калмыцкие
послы приехали к ним с тем, что твои государевы астораханские люди будут
с ними в миру», то бе они не думали о возвращении в Джунгарию. Четвертый
и пятый информаторы говорили воеводе: «А дальних де, государь, калмыков
посол лаба... жил в калмыцких улусех у Эльденя да у Шункея тайшей. И просят
де, государь, дальние калмыки у ближних калмыков себе три тысечи дворов
с людьми и з животиною. И Шункей де да Ельден тайши тому дальних калмыков
послу лабе говорят, что они три тысечи дворов им дадут». Сообщений подобного
рода к русским властям поступало в то время много. Не приходится сомневаться,
что они отражали план возвращения «ближних» ойратских владетельных князей
на их старые кочевья к «дальним» ойратам, действительно вынашивавшийся
правителями и в первую очередь самим Батур-хун тайджи, который направил
на Волгу специальных послов с соответствующим заданием. Он, как видим,
уже не опасался, что возвращение торгоутов и хошоутов вызовет снова земельную
тесноту. Более того, он говорил торгоутским правителям, что, покинув Джунгарию,
они потеряли лишь множество людей. Все это можно рассматривать как свидетельство
существенного укрепления внешнеполитического положения ханства, которому
были уже не так опасны вооруженные столкновения с соседями, и улучшения
внутреннего положения в связи с тем, что степи всей Джунгарии к этому
времени вновь стали пастбищной территорией ойратских владений. Но планы
возвращения торгоутских князей остались нереализованными по причинам,
о которых мы скажем ниже.
Батур-хунтайджи старался возможно крепче привязать к
себе дэрбэтов Далай-тайши. Судя по всему, сближение между ними происходило
не без трудностей. В начале 1636 г. Батур-хунтайджи весьма осторожно высказывался
о своем влиянии на правителя дэрбэтов. Когда русский посол Томила Петров
по поручению тобольского воеводы требовал, чтобы ойратские власти разыскали
и вернули на родину русских людей, захваченных в плен дэрбэтскими и другими
князьями, Батур-хунтайджи ответил, что «он о том полону пошлет к Куйше
и к Талай-тайше говорить послов своих. Да и сам он Куйше и Талай-тайше,
где с ними съедетца, о том полону и о службе говорити учнет... А будет
де Куйша и Талай-тайши его, контайши, не послушают, тарского и тюменского
полону не отдадут... и ему де уняти их не уметь, только де от него, контайши,
з государевыми людьми войны не будет». Однако советы Батур-хунтайджи,
видимо, оказали соответствующее влияние на Далая, ибо последний вскоре
прислал в Тобольск своих послов со всякого рода объяснениями и заверениями.
Посланцы заявили, что «Талай и Куйша тайши с ними, с контайшею в свойстве
и в дружбе». По данным русских источников, Далай-тайша умер в 1637 или
1638 г., сохраняя свою лояльность к Батур-хунтайджи и сотрудничая с ним.
Одним из наиболее важных событий времени правления Батур-хунтайджи
был съезд ханов и князей Халхи, Кукунора, Джунгарии и Поволжья, состоявшийся
в начале сентября 1640 г. в Тарбагатае, на территории Джунгарского ханства.
На этот съезд прибыли 44 виднейших деятеля феодальной Монголии. Халха
была представлена Дзасакту-ханом Субуди и Тушету-ханом Гомбо; престарелый
Цецен-хан Шолой прислал вместо себя двух сыновей; были и другие халхаские
князья. Из Кукунора прибыл Гуши-хан с несколькими сыновьями и родственниками.
С Волги приехал Хо-Урлюк с сыновьями. Большая группа князей представляла
собственно Джунгарское ханство. В работах съезда участвовали и церковные
феодалы. Не было лишь представителей южномонгольских феодалов, но они
в это время уже были формальной фактически подданными маньчжурских императоров.
Известные нам монгольские (в том числе ойратские) и
русские источники содержат мало сведений о том, как готовился Джунгарский
съезд и как проходила его работа. Возможно, что тибетские источники богаче
сведениями, но они исторической науке еще недоступны. Монгольские летописи
XVII—XIX вв., равно как и китайские источники, а также оба ойратских «Сказания»
даже не упоминают о съезде. Биография Зая-Пандиты лишь однажды и весьма
лаконично говорит, что в году дракона(1640) собрался съезд хошунов (т.е.
Халхи) и четырех ойратов, на котором присутствовали Дзасакту-хан, «хоёр
тайджи» (ойратские Очирту-Цецен-хан и Батур-хунтайджи) и другие. Вот все,
что мы можем почерпнуть из упомянутых выше источников. Но если мы не знаем
подробностей съезда, то известно, что он закончился утверждением целого
ряда правил, называемых в литературе «Монголо-ойратскими законами 1640
г. (Цааджин бичиг)». Участники съезда торжественно поклялись свято соблюдать
утвержденные правила. Текст монголо-ойратских законов попал в калмыцкое
ханство на Волге, где был в XVIII в. обнаружен, переведен на русский язык
и опубликован.
Не будет преувеличением сказать, что эти законы представляют
собой первоклассный источник, облегчающий понимание как внутренней жизни
монгольского общества, так и его тогдашнего внешнеполитического положения.
В их основе лежала троякая цель: урегулировать внутренние взаимоотношения
феодалов и исключить возможность междоусобной борьбы; обеспечить объединение
сил и взаимною помощь в борьбе против возможной внешней опасности; укрепить
феодальные порядки и власть Ханов и князей над трудящимися.
Первые статьи «Цааджин бичиг» посвящены обеспечению
внутреннего мира в Монголии. Ими устанавливалось, что в случае нападения
одного из правителей на какое-либо крупное монгольское владение все остальные
«монголы (т. е. халхасы.— И. 3.) и ойраты должны соединиться» и наказать
нарушителя мира, конфисковав все его имущество и скот; одну половину конфискованного
надо отдать потерпевшим от нападения, а другую половину, разделив пополам,
раздать ойратским и монгольским (халхаским) правителям. В случае нападения
на небольшое владение виновный должен был уплатить штраф — «сто панцирей,
сто верблюдов и тысячу лошадей», а все захваченное нарушителями имущество
должно быть возвращено или возмещено потерпевшим. Различие в санкциях
за нападения на крупное и мелкое владение объясняется, видимо, тем, что
в первом случае законодатели усматривали опасность возникновения серьезной
междоусобной войны, способной потрясти страну, а во втором — только конфликт
местного значения.
Особое место в «Цааджин бичиг» занимали меры борьбы
против внешней опасности. Смертная казнь угрожала тем, кто, узнав о неприятельском
вторжении, не сделает всего необходимого для широкого оповещения о возникшей
опасности. «Кто увидит или услышит о неприятеле и не сообщит, того, изгнавши
с потомками потомков, убить, разорить». Смертной казни подлежали также
лица, не явившиеся по вызову на место сбора для участия в походе, равно
как и те, кто не оказал князьям, находившимся в опасности, помощи в бою.
Важно отметить, что законодатели, утверждавшие «Цааджин бичиг», сочли
возможным карать смертью лишь за эти три вида нарушений. Все остальные
проступки и преступления рассматривались ими как менее тяжкие, не требовавшие
столь сурового возмездия. За трусость в бою следовало виновного нарядить
в женское платье и предать осмеянию. Подлежали различным наказаниям и
те, кто во время сражений кидался за добычей, нарушив порядок. Доблесть
и мужество, проявленные в боях, поощрялись и награждались.
Ряд законов предусматривал необходимость урегулирования
старых споров и взаимных претензий, постоянно таивших в себе возможность
вооруженных конфликтов и междоусобных войн. Съезд решил аннулировать и
предать забвению взаимные претензии, возникшие до 1628 г. «Баргуты, батуты
и хойты,— говорит «Цааджин бичиг»,—находящиеся с года огня-змеи (1617)
до года земли-дракона (1628) у монголов (т. е. у халхаских правителей.—
И. 3.), должны оставаться во владении монголов, а находящиеся у ойратов
— во владении ойратов. Впредь все перебегающие семейства должны быть выдаваемы
друг другу без задержки. Нарушающие подлежат штрафу в размере 20 лошадей
и двух верблюдов за каждого задержанного перебежчика... Если к кому придут
перебежчики, отнять у них половину имущества, а самих возвратить... Кто
из князей, приютивших беглых, откажется их выдать, того оштрафовать».
Нет сомнения в том, что в основе этих законов лежало
стремление ликвидировать халхаско - ойратские противоречия. В этом смысле
указанные законы можно рассматривать как своеобразный мирный договор,
подводящий итог прошлым халхаско - ойратским войнам. Его авторы проявили
заинтересованность в аннулировании старых споров и взаимных претензий,
расчистив таким образом почву для новых, добрососедских и даже союзнических
отношений между феодалами Халхи и Джунгарии.
Заметное место в «Цааджин бичиг» занимают статьи, посвященные
ламаистской церкви. Они узаконивали ламаизм как официальную государственную
религию всей Монголии, всех ее ханств и княжеств; они объявляли войну
шаманизму и шаманам, поощряя в то же время переход аратов в ламы. Давно
уже сложившийся фактически союз ламаистской церкви и монгольских феодалов
получил в монголо-ойратских законах 1640 г. очерёдное юридическое оформление.
Значительная часть этих законов была прямо и непосредственно
направлена на укрепление крепостнического строя и власти феодалов над
трудящимися. Ими предусматривалось суровое наказание за самовольные откочевки
аратов от их феодальных владык, за несвоевременное выполнение установленных
поборов и повинностей, за неподчинение распоряжениям князей и чиновников,
за нанесение им оскорблений, за кражу у них скота и т. п. «Кто оскорбит
главного князя,— гласит текст закона,— того разорить; кто оскорбит чиновников
князей или табунанов (табунан — зять хана или князя. - И. 3.), с того
взять один девяток (9 голов скота.— И. 3.); кто ударит, с того взять 5
девятков. Кто оскорбит малых князей или табунанов, с того взять пять (5
голов скота И. З.)… Человек, перешедший от другого владельца, возвращается
в место своего прежнего жительства... Если будет перерыв в продовольствии
главных князей (т. е. в поставках продуктовой ренты.— И. 3.), то с виновного
взять 9 девятков; если будет перерыв в продовольствии для чиновных людей
или табунанов, то взять один девяток; если будет перерыв в продовольствии
малых князей и табунанов, то взять лошадь». Законы разрешали применять
телесные наказания за нарушения аратами воли их господ, причем не считалось
преступлением забить наказываемого до смерти — повинные в его смерти не
привлекались к ответственности: «Кто из чиновных князей и табунанов, сановников
(управителей), из малых князей и табунанов, дэмчиев и шуленг побьет кого-либо
ради [исполнения] распоряжений, приказаний и законов государя, то в этом
вины нет; если кто после побоев и умрет, то и тогда в вину не ставить».
|