Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. Издательство «Наука», Москва, 1967.

Глава VI ИЗМЕНЕНИЯ В ХОЗЯЙСТВЕННОМ И СОЦИАЛЬНОМ СТРОЕ КАЛМЫКОВ В КОНЦЕ XVIII-ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в. ПОЛИТИКА ЦАРИЗМА В КАЛМЫКИИ

1. Хозяйство и общественный строй

История калмыков в пределах территории России в XIX в. — это история той части калмыцкого народа, которая осталась Е приволжских степях после ухода части калмыков в Джунгарию в 1771 г. В XIX в. условия жизни калмыков, по сравнению с предшествовавшими веками, существенным образом изменились. Еще во второй половине XVIII в. началась усиленная русская и украинская колонизация Предкавказья, Северного Кавказа и Нижней Волги. В первой половине XIX в. колонизационный поток расширяется. Калмыцкие кочевья оказались в это время окруженными русскими поселениями, что существенным образом отражалось на хозяйстве калмыков, испытывавшем все большее влияние общерусских экономических процессов. Ликвидация ханской власти позволила царскому правительству установить более полный административный контроль за жизнью населения Калмыцкой степи.

В первой половине XIX в. установилось деление калмыков на 9 улусов, которое с небольшими изменениями просуществовало до Великой Октябрьской революции. Образование этих улусов как феодальных владений отдельных нойонских династий уходит в глубь XVIII в. Улусы Багацохуровский, Эркетеневский, Икицохуровский, Яндыковский, Харахусовский и Эрдени-Кичиков-ский возникли как владения торгоутских нойонов, потомков хана Акжи; Большедербетовский и Малодербетовский — дербетских нойонов, Хошоутовский — хошоутских.

Карта калмыцких кочевий 1852 г.

Правительство стремилось ограничить кочевья улусов общей определенной территорией (но без поулусного разграничения), которая была обмежевана в 1810-е годы в размере более 10 млн. дес. на основании указа императора Павла от 27 сентября 1800 г. и положения от 19 мая 1806 г. «о землях кочевых народов Астраханской губ.» К середине XIX в. около 1 млн. дес. официально считалось «исключенными» под заселение станиц, деревень и сел. В начале XIX в. степи между Уралом и Волгой с согласия правительства заняли казахи так называемой Букеевской орды.

Калмыки кочевали в степях по правому берегу Волги и по рекам Сарпе, Салу, Манычу и Куме до побережья Каспийского моря; кочевья Хошоутовского улуса частично переходили и на левый берег Волги. Лучшие земли на Правобережье находились в районе хребта Эргеней, широкой гряды невысоких гор, идущих от Волги в районе современного Волгограда к югу до Маныча. Остальная территория калмыцких земель представляла собой степь, безлесную и слабо орошенную, частью занятую солончаками и песками. На побережье Каспийского моря в низких местах, называемых мочагами, в изобилии рос камыш, дававший возможность калмыцкому скоту укрываться от зимней непогоды. Поэтому побережье Каспийского моря и так называемые черные земли в юго-восточной части Калмыцкой степи являлись местами зимней кочевки большинства калмыков.

Русское правительство не имело точных сведений о численности калмыцкого народа, так как переписей не производилось.

По сведениям, собранным в разные годы первой половины XIX в., приволжских калмыков считалось от 11 до 25 тыс. кибиток. Наиболее часто встречается цифра 14 335 кибиток. В среднем на кибитку принималось по две души мужского пола и по две женского. Таким образом, общее количество калмыцкого населения в это время определялось примерно в 60 тыс. душ обоего пола. Цифры эти уже в то время считались очень преуменьшенными, и более полные данные второй половины XIX в. подтвердили их относительность.

Точных сведений о численности тех групп калмыков, которые отделились от основной их массы в XVII и XVIII вв., для первой половины XIX в. также нет.
Калмыки, поселившиеся в районе Чугуева, в значительной мере обрусели. Однако и в 1840-е годы в Чугуеве были Калмыцкая улица и Калмыцкая пригородная слобода, жители которых сохранили калмыцкий тип и привычные занятия, нанимаясь табунщиками к местным скотопромышленникам.

В 1801 г. на Дону было 2262 человека калмыков—мужчин в возрасте от 17 лет (в их числе 297 представителей духовенства). В первой половине XIX в. количество донских калмыков росло за счет выходцев из основных мест кочевий, а иногда и за счет переселения сюда значительных групп калмыков. В 1859 г. донских калмыков числилось 21069 душ обоего пола. Кочевали донские калмыки в Сальских степях.

Еще в 1770-е годы к Моздокскому казачьему полку на Кавказской укрепленной линии была приписана (но без зачисления в казачье сословие) часть крещеных калмыков Астраханской и Кавказской губерний, которые стали кочевать в степях к северу от Терека. В 1830-е годы здесь числилось 400 калмыцких семейств, 1950 человек (по другим сведениям, 348 семейств и 2091 человек, из них 1020 мужчин и 1071 женщина). Жалобы калмыков на земельную тесноту и притеснения помещика Всеволожского, у которого калмыки вынуждены были снимать пастбища, вызвали составление в 1837 г. проекта, по которому атаман Кавказских линейных войск Верзилин предлагал расселить калмыков по семи казачьим полкам на Северном Кавказе группами по 35—65 семейств. Эта тяжелая для калмыков мера не была осуществлена из-за протеста командиров полков, не желавших уступить часть принадлежавших казакам земель; сами калмыки просили оставить их на прежних местах кочевий, несмотря на то что за выпас скота они вносили значительную сумму в казну Моздокского полка. В 1840-е годы часть калмыков из-за притеснений полкового начальства откочевала и была передана в ведение Ставропольской губернской палаты, другие продолжали кочевать вблизи станиц и хуторов Моздокского полка и впоследствии вошли в состав населения Терской области.

Крещеные калмыки, жившие в районе Ставрополя на Волге, в конце XVIII в. были обращены в военно-служилое сословие и составили один так называемый кантон, преобразованный в 1803г. в Ставропольский калмыцкий полк по типу Оренбургского казачьего войска. В Отечественной войне 1812 г. полк принял участие в составе более 500 человек. В 1842 г. полк был упразднен, и ставропольские калмыки приписаны частью к Оренбургскому и частью к Уральскому казачьим войскам, среди казаков которых имелось еще с XVIII в. некоторое количество калмыков.

Основным занятием калмыков в первой половине XIX в. оставалось экстенсивное скотоводство. Скот круглый год находился на подножном корму и часто погибал от бескормицы и непогоды в суровые зимы. Современник называет 1803, 1828, 1831, 1833, 1845 и 1848 годы как годы с суровыми зимами, вызывавшими падежи. Этим объясняются резкие колебания в количестве скота в первой половине XIX в. В начале века калмыки имели более 1 млн 200 тыс. голов скота, в 20-х—30-х годах скотоводство пришло в упадок; улучшение наступило в 40-х годах, но количество скота к середине века не достигло той цифры, какая наблюдалась в начале века (табл. 1).

Таблица 1.

Число голов скота у приволжских калмыков в первой половине 19 в.

Материалы таблицы показывают, что в начале XIX в. в калмыцких стадах первое место по количеству голов занимали овцы и лошади, затем шел крупный рогатый скот и верблюды. Так, в 1803 г из 1 232 808 голов скота 767 398 голов приходилось на овец лошадей — было 238 330 голов, крупного рогатого скота 166 628 голов и 60 452 головы верблюдов. После резкого снижения поголовья в 1837 г., когда у калмыков, по официальным данным, осталось всего 235 421 голова разного скота, к концу 40-х годов общее поголовье скота увеличилось до 1 106050 голов, но значительно уменьшилось количество лошадей и верблюдов и упал их удельный вес в стаде. Если в 1803 г. лошадей было 238 330 голов, го в 1849г. лишь 57 444, верблюдов соответственно 60 452 и 17278. Возросло количество овец, среди которых значатся и тонкорунные; появились данные об отсутствовавшем в цифрах первых десятилетий XIX в. стаде коз и о небольшом количестве свиней; поголовье крупного рогатого скота несколько уменьшилось, но удельный вес его возрос.

Колебания в количестве калмыцкого скота зависели не только от суровых зим и способа ведения скотоводства. Одной из причин уменьшения поголовья лошадей были изменения в положении калмыцких феодалов: прекратились феодальные междоусобия, взаимные набеги за военной добычей; затихали столкновения с соседями — кочевниками. Следовательно, для владельцев уже теряли значение конные войска, составлявшие ранее их военную силу. Имели некоторое значение и потери в конском поголовье в годы Отечественной войны 1812 г. Но главную роль в упадке скотоводства играло усиление эксплуатации калмыков-простолюдинов местными феодалами-нойонами и зайсангами, следствием чего было обнищание скотоводов из феодально зависимых слоев калмыцкого населения. Во время ревизии, произведенной сенатором Ф.И. Энгелем в 1827 г., было отмечено, «что, пользуясь беспредельной властью над простолюдинами, нойоны стали входить в неоплатные долги, а для удовлетворения кредиторов облагали народ непомерными поборами, в чем владельцам содействовали и зайсанги» и. Большая часть скота принадлежала калмыцким феодалам и наиболее богатым калмыкам из непривилегированных слоев. После падежа эти разряды калмыцкого населения имели большие возможности поправить скотоводческое хозяйство. Для бедняков это нередко было невозможно. Часть калмыков уже в первой половине XIX в. совсем не имела скота и должна была искать заработков на стороне. Коз разводили бедняки, и появление стада коз с 20-х годов XIX в. отражает процесс обнищания. Зарождение свиноводства — показатель начавшегося перехода части калмыцких хозяйств к оседлости.
Неустойчивость калмыцкого скотоводства, его зависимость от стихийных явлений природы должны были рано или поздно заставить калмыков думать о более интенсивных формах ведения скотоводства: о заготовке корма и устройстве загонов для скота на зиму. Примером служило хозяйство крестьян русских и украинских сел, примыкавших к степи. Сообщения о заготовках сена и камыша калмыками идут с 30—40-х годов XIX в. Так, в 1842 г. было заготовлено 1844 стога сена, в 1843 г. — 2882 стога, в 1844 г. — 3459 стогов сена и 180 тыс. снопов камыша. Заготовки зимнего корма для скота из года в год росли. Мужчины косили сено русскими косами, калмычки подрезали траву серпами. Владельцы и зайсанги пользовались для сенокошения трудом зависимого населения.

Новым явлением в хозяйстве калмыков в первой половине XIX в. были первые опыты обработки земли и посевов хлеба. Как и в сенокошении, калмыки перенимали приемы земледельческого труда у окрестного русского населения.

Первые опыты хлебопашества в кочевьях Малодербетовского улуса отметил для 1830-х годов проФ.А. Попов, рассказавший, как два гелюнга этого улуса пригласили для распашки земли и посева «несколько русских крестьян» (в другом случае «малороссиянина»), от которых калмыки и научились пахать и сеять. Попов посетил в 1839 г. хозяйство одного из представителей местного духовенства, Чжамбо-гелюнга, расположенное на берегу Маныча. В его хозяйстве было около 60 дес. пашни — сеялись рожь, пшеница, просо, гречиха и овес. В качестве рабочей силы были использованы манжи—духовенство низшей ступени.

П. Небольсин, посетивший летом 1850 г. кочевья Хошоутовского улуса, отметил, что сам хошоутовский владелец Тюмень и немногие богачи из его улуса сеют пшеницу, просо и горчичное семя. Небольсин подчеркивает, что «хлебопашеством занимаются люди не среднего достатка, а калмыки самые зажиточные, в качестве предпринимателей, или самые бедные в качестве их работников». Нойон Серебджаб Тюмень вступил даже в Общество сельского хозяйства Южной России; в 1840-х годах он производил опыты посадки картофеля.

В Хошоутовском улусе у нойона Тюменя и в Малодербетовском у нойона Тундутова были разведены фруктовые сады.

Переход к земледелию был неизбежно связан и с оседлостью. К середине 40-х годов XIX в., главным образом в улусах Хошоутовском, Малодербетовском и Большедербетовском, было построено до 300 домов и ежегодно засевалось от 800 до 900 десятин разными хлебными злаками. Это было началом медленного процесса развития земледелия и оседлости в Калмыцкой степи. У донских калмыков процесс этот под влиянием русского казачества протекал быстрее. В 1853 г. они собрали 12 тыс. пудов озимого и более 40 тыс. пудов ярового хлеба.

Подсобными занятиями калмыков, как и ранее, были рыбная ловля в озерах и степная охота, главным образом на сайгаков.

* * *

Производство промышленных изделий у калмыков сохраняло преимущественно характер домашней промышленности, с ее традиционными отраслями. Калмыки обрабатывали кожу для изготовления одежды, обуви и кожаной посуды, валяли кошмы (войлоки), гнали из кумыса арьку (водку), шили одежду и обувь. Все это область женского труда, занятия калмычек. Мужчины изготовляли деревянную посуду, курительные трубки, седла, оружие и др. На рынок эти изделия почти не поступали.

В течение первой половины XIX в. все большее значение приобретали отхожие промыслы. Большинство калмыков-бедняков находило себе заработок на астраханских рыбных промыслах и солеломнях. Число таких рабочих-калмыков неуклонно росло. К середине XIX в. число калмыков, уходивших на рыболовные ватаги, достигло, по официальным данным, 9 тыс. Заработок калмыков колебался в зависимости от той работы, которую они выполняли на рыбных промыслах. Калмык мог заработать от 10 до 25 руб. серебром в путину, получая от хозяина рыболовную снасть, черный хлеб и рыбу в котел. Вся необходимая одежда приобреталась калмыками на свой счет и обходилась в среднем 9 руб. в путину 19. Иногда калмыки имели и собственные рыболовные снасти. Обычно они приобретали их у своих хозяев в счет будущих заработков. Таким же путем они запасались и продовольствием. Расчет производился по окончании лова. П. Небольсин, изучавший условия труда калмыков на рыбных промыслах в 1850 г., пишет, что «забирая у хозяев хлеб и снасть в счет денежной выдачи и в надежде на будущий заработок, калмыки по большей части остаются в недолове и, следовательно, в долгу у хозяина». При таком положении дела калмык был вынужден идти к тому же хозяину на следующий год в надежде, что новая путина будет для него более благоприятной, что очень часто приводило лишь к увеличению долга и усилению долговой зависимости от предпринимателя.

Много калмыцкой бедноты работало и на ломке соли из астраханских соленых озер. Эта работа была чрезвычайно трудной. Во время летней жары рабочие должны были находиться по колено в соленой воде. Русские обычно не брались за такую работу, считая ее тяжелой и мало выгодной. Калмыки-ломщики обычно работали артелями по 10 человек, продовольствием обеспечивали себя сами. На каждого члена артели приходилось по 100 руб. ассигнациями в лето, т.е. около 28 руб. серебром. В 40-х годах на ломке соли работало более 1 тыс. калмыков ежегодно. Наем на солеломни и рыбные ловли обычно происходил на так называемом Калмыцком базаре, расположенном на правом берегу Волги в 7 верстах от Астрахани. Обедневшие калмыки стекались из разных улусов в Мочаги, которые и поставляли основное количество рабочих рыбных и соляных промыслов. По наблюдениям современников, при первой возможности калмыки-отходники бросали тяжелую работу и возвращались к скотоводству.

Часть калмыков уходила на заработки в гребцы на Волгу, другие нанимались на сельскохозяйственные работы к русским крестьянам Астраханской и Саратовской губерний и к донским казакам. Русские крестьяне отдавали калмыкам на выпас скот за особую плату.

Отходничество — социальный процесс, большое значение которого в жизни калмыцкого народа в полной мере проявилось во второй половине XIX и начале XX вв. Стеснительные правила отхода, необходимость получения разрешения для найма от нойонов и русской улусной администрации, система выдачи билетов для найма на работы задерживали развитие этого процесса

* * *

Окруженные русскими поселениями, калмыки в XIX в. все более втягивались в торговлю, вынуждаемые к этому необходимостью платить денежные подати, а также приобретать нужные в быту товары. Торговля в Калмыкии производилась главным образом на Калмыцком базаре, а также на ярмарках, время от времени устраиваемых внутри улусов, на годовых ярмарках в Черном яре и некоторых русских селах. Имела значение и мелочная торговля, производимая русскими купцами и торгующими крестьянами, разъезжавшими по калмыцким улусам. Основным предметом калмыцкой торговли был скот. Главный пристав калмыцкого народа Н.И. Страхов назвал Калмыцкую степь «надежным и богатым скотным двором для целой России». Главными поставщиками скота выступали калмыцкие феодалы и разбогатевшие калмыки из феодально зависимых слоев населения.

В начале XIX в. калмыки приволжских улусов ежегодно продавали скот и продукты скотоводства — сало, шерсть, войлок, кожи — на сумму, превышающую 500 тыс. руб. ассигнациями (около 143 тыс. руб. серебром). В 1834 г. было продано скота и продуктов скотоводства более чем на 1,5 млн. руб. ассигнациями (около 430 тыс. руб. серебром). В 1844 г. было продано 61 950 голов разного скота на сумму 181 699 руб. 55 коп. серебром, в 1845 г. — 39 тыс. голов на 112825 руб. серебром. Снижение продажи в 1845 г. по сравнению с 1844 г. объяснялось сильным падежом скота вследствие длинной и суровой зимы 1844/45 г.

При торговле скотом, особенно на Калмыцком базаре и отчасти в улусах, крупную роль играли так называемые бодокчеи, т.е. посредники-поручители, которые связывали продавцов с покупателями. Постоянный бодокчеи назначался только на Калмыцкий базар, при торговле на ярмарках в улусах калмыки пользовались услугами временных бодокчеев. За свое посредничество они получали с продавцов скота по 1 % с цены проданного товара. Назначавшиеся ранее ханом и нойонами — владельцами улусов бодокчеи по Положению об управлении калмыцким народом 1847 г. должны были выбираться на улусных сходах.

Крупный рогатый скот скупался в улусах гуртовщиками, которые гнали его живьем, главным образом в Москву и Петербург. Кожи шли на кожевенные заводы в Астрахани и в селении Болхуны, а также отправлялись на Нижегородскую ярмарку.

Калмыки покупали продовольствие — муку, зерно, а также одежду, ткани и предметы бытового обихода у русских купцов и крестьян, торговавших на Калмыцком базаре и разъезжавших по улусам. Экономические связи Калмыкии с всероссийским рынком в течение первой половины XIX в. укрепились.

* * *

В Калмыкии первой половины XIX в., как и ранее, феодальные отношения были господствующими. Калмыцкие феодалы — нойоны, зайсанги, верхушка духовенства — эксплуатировали зависимых от них калмыков «черной кости». Однако менявшиеся постепенно условия жизни калмыцкого народа в составе Российской империи и более энергичное вмешательство в дела Калмыкии царского правительства вносили некоторые изменения в положение как феодальных, так и феодально зависимых слоев калмыцкого общества.

Выше указывалось, что в течение XVIII в. произошло закрепление улусов за отдельными нойонскими фамилиями. Но в первой половине XIX в. уже не все улусы были «владельческими», т.е. уже не все возглавлялись нойонами.

Багацохуровский и Эркетеневский улусы находились во второй половине XVIII в. во владении сыновей Дондук-Омбо, внука Аюки, крестившихся и принявших фамилию и титул князей Дондуковых. Князь Алексей Дондуков в 1781 г. умер бездетным; правительство пожаловало его брату Ионе 3 тыс. душ в Могилевской губ., а оба улуса Дондуковых были взяты в казну.

В 1838 г. отошли в казну Яндыковский и Икицохуровский улусы, которыми в первые десятилетия века владел также потомок Аюки торгоутский нойон Церен-Арши, умерший бездетным. В «казенные» улусы астраханская администрация назначала «правителей» из нойонов, не имевших улусов, или из «почетнейших» и зайсангов.

Остальные улусы оставались «владельческими» вплоть до реформы 1892 г., отменившей зависимость калмыков—простолюдинов от феодалов. В Харахусо-Эрдениевском улусе в первой половине XIX в. владельцем был потомок Аюки Джиргал, происходивший от правнука Аюки торгоутского тайши Асархи. В середине XIX в. улус перешел Церен-Убуши Дугарову, потомку дяди Аюки, тайши Дугара. После смерти хошоутовского владельца Замьяна его улус достался его пасынку Джиргалу-Тюменю, выехавшему из Джунгарии. Нойоны других линий оспаривали законность прав Тюменей на Хошоутовский улус, но последние добились от царского правительства утверждения их права на наследство Замьяна.

Дербетовский улус в начале XIX в. окончательно разделился на два улуса — Болынедербетовский и Малодербетовский. В первом владельцами в XIX в. были дербетовские нойоны Хапчуковы, во втором — Тундутовы.

За калмыцкими нойонами царское правительство признало права дворян — потомственных и личных. Потомственное дворянство получали нойоны, имевшие чины и ордена, дававшие право на это звание.

Аймаками во «владельческих» и «казенных» улусах продолжали управлять зайсанги, частью наследственные, частью назначенные нойонами из калмыков незнатного происхождения. Правительство приравняло наследственных, или «родовых», заисангов к потомственным, а назначенных — к личным почетным гражданам.

В XVII—XVIII вв. нойоны и зайсанги делили свои улусы и аймаки между своими сыновьями. В первой половине XIX в. улус или аймак переходил по наследству старшему сыну нойона или зайсанга. Так появилась в калмыцком обществе прослойка нойонов, не владевших улусами, и безаймачных заисангов.

Несмотря на стремление правительства ограничить в Калмыкии численность ламаистского духовенства нормой в 1489 человек (1847), постановление это не соблюдалось, духовенство и в XIX в. было многочисленным.

Как и ранее, землями калмыцких кочевий распоряжались феодалы. Аймачные, родовые и хотонные общества пользовались

Кочевьями по их указаниям. С устройством оседлых усадеб, садов и с заведением пашен было связано закрепление за феодалами участков земли, что санкционировалось правительством. К первой половине XIX в. относится и захват Тюменями ряда земельных владений в Хошоутовском улусе, тяжбы из-за которых тянулись в течение всего XIX в. и вызывали в начале XX в. вспышки борьбы калмыцкого крестьянства.

Классу феодалов в Калмыкии противостояло феодально зависимое население, зависевшее от владельцев, зайсангов и верхушки духовенства. Калмыки-простолюдины35 делились, как и ранее, на албату, кеточинеров и шабинеров.

До второй четверти XIX в. русское правительство мало вмешивалось во взаимоотношения между калмыцкими владельцами и подвластным им населением. Те отрывочные данные, которые нашли свое отражение в источниках, указывают на полное бесправие албату. Владельцы имели право продавать, закладывать, дарить албату, требовать от них исполнения ряда повинностей.

Основной повинностью этой категории населения был так называемый албан, покибиточный сбор, уплачиваемый скотом или деньгами. Поскольку в первой половине XIX в. в Калмыцкую степь все более проникали товарные отношения, а часть рядовых калмыков не имела скота и добывала средства существования работой на рыбных и соляных промыслах, то преобладала денежная форма покибиточного сбора. В начале XIX в. размер албана не был строго фиксированным и зависел от произвола владельца или зайсанга, что приводило к многочисленным злоупотреблениям и разорению подвластного населения.

По свидетельству Н.И. Страхова, «владельцы собирают с подвластных неограниченную подать скотом и деньгами. Зайсанги, по-нашему дворяне, берут с распределенных по ним и родовых (т.е. наследственных.—Ред.) другую подать». Правда, встречаются указания и на то, что все же делались попытки в какой-то мере ограничить этот произвол древним обычаем, по которому раскладка сбора производилась «по числу скота». Албату — мужчины и женщины — выполняли ряд работ в хозяйствах феодалов.

Нойоны и зайсанги практиковали еще один вид эксплуатации своих подвластных — уплату долгов, сделанных владельцами. Н.И. Страхов сообщает, что нойоны и зайсанги, «занимая у армян, татар и донцов (донских казаков. — Ред.) деньги, всегда пишут заемные обязательства на имена богатых подвластных, а сами подписываются или прикладывают свои печати вроде свидетелей о их займах. Если дело доходит до взыскания денег, тогда владелец не токмо остается неприкосновенен, но как правитель улуса и свидетель, заступающийся за свое поручительство, помогает заимодавцу утеснять подписавшихся в займе той суммы, которую сам он взял и прожил. От сего зловредного способа разорять подвластных поныне с целых улусов продолжаются взыски тех непомерных долгов, которые разными владельцами были взяты и издержаны... Владелец, получив деньги, даже и о том нимало не заботится, что с подвластного, по незнанию и простоте его, вторично и третично взыскивают заплаченные им деньги, и что таковые взыскания делают по миновании слишком десяти, а иногда и семнадцати лет. Для заплаты долгов продажа окота за бесценок довершает разорение».
Упадок скотоводства и обнищание широких слоев калмыков-простолюдинов побудили русское правительство вмешаться во взаимоотношения между калмыцкими нойонами и зайсангами и феодально зависимым населением, и в 1834 г. был фиксирован размер покибиточного сбора (албана). С кибитки полагалось взимать по 28 руб. 50 коп. ассигнациями. Эта сумма распределялась следующим образом: 25 руб. поступало владельцу улуса, 2 руб. — аймачному зайсангу и 1 руб. 50 коп. — на содержание Калмыцкого управления. После проведения денежной реформы 1839 г. размер албана был переведен на серебро, и с кибитки стали собирать по 8 руб. 15 коп. серебром в год. Владельцу из этой суммы полагалось 7 руб. 14 коп., зайсангу — 57 коп., 44 коп. шло на содержание Калмыцкого управления.

Владельцы и зайсанги сами осуществляли сбор албана в свою пользу. В случае неплатежа в установленный срок «несостоятельные» отдавались «в работы до выручки всей суммы».

Албату не имели права отлучаться из своих хотонов и аймаков без разрешения владельцев и правителей улусов.

Устойчивость патриархальных пережитков в кочевом калмыцком обществе вела к строгому соблюдению знаков особого почтения со стороны калмыков-простолюдинов по отношению к феодалам и к установленным обычаями приношениям — в дни праздников, по случаю родов, свадеб или похорон в феодальных семьях.

Среди феодально зависимого населения в XIX в. сохранялся разряд кеточинеров. Если ранее они выступали главным образом в роли военной охраны владельца и его ставки, то в XIX в. кеточинеры выполняли обязанности личных слуг, дворовых, работавших в домашнем хозяйстве владельцев улусов.

Шабинеры, пожертвованные владельцами духовенству или ламаистским монастырям, были многочисленны. По словам Н.И. Страхова, «лженабожные калмыцкие владельцы в прислугу и для доходов хурулам (монастырям) отдают в вечное владение целые хотоны, а по-нашему целые роды или отделения подвластных, которые с того времени называются шабинерами (монастырскими)». Шабинеры составляли прислугу при ламе и хурулах, пасли принадлежавшие им стада и поставляли продукты. Денежных повинностей они не несли. Количество шабинеров было значительно. Ы. И. Страхов полагал, что калмыцкое духовенство вместе с подвластным ему населением составляет почти пятую часть всего калмыцкого народа.

Таким образом, албату и шабинеры составляли в первой половине XIX в. основную массу феодально зависимого калмыцкого населения. Упоминаний о рабах в источниках этого времени мы уже не встречаем. С прекращением феодальных междоусобиц и набегов прекратился и захват пленных, которых ранее обращали в рабов.

Приведенные выше сведения о «бедных» и «богатых» калмыках среди феодально зависимого населения отражают процесс имущественной дифференциации. Для богатой верхушки существовал особый термин— «баин».

Классовая борьба трудящихся калмыков, их сопротивление росту феодальной эксплуатации выражались прежде всего в самовольной откочевке от феодалов, т.е. в побегах. Иногда встречались и более активные формы классовой борьбы — отгон скота, принадлежавшего феодалам, захват их имущества. Но пережитки патриархальных отношений были еще очень сильны в калмыцком обществе и затушевывали остроту классовой борьбы.

Иными чем в приволжских улусах, складывались социальные отношения у калмыков, откочевавших на Дон. В 1800 г. царским указом донские калмыки были обращены в казачье сословие43. В административном отношении они были разделены на 3 улуса, улусы — на 3—5 сотен, сотня состояла из 4—5 хотонов. Во главе сотни стоял выборный сотник, хотоны возглавлялись старшинами. Всего учреждено было 13 сотен, преобразованных впоследствии в станицы44. За улусами и сотнями в 1846 г. были закреплены в Сальских степях земли из расчета по 100 дес. на душу м. п.; большую часть отведенных земель составляли общинные пастбища. Донские калмыки были обязаны военной службой; каждый калмык — казак 4 года считался в подготовительном разряде. 4 года — на военной службе, а затем в течение 8 лет числился на льготной службе, проходя ежегодно лагерные учения. Но указом от 1 января 1828 г. военнообязанным калмыкам разрешалось поступать табунщиками к коннозаводчикам или в станичные табуны; за таких табунщиков коннозаводчики и станичные правления делали взносы в войсковой капитал, получая дешевую рабочую силу. В первой половине XIX в. среди донских калмыков, как и среди русских казаков, шел процесс имущественной дифференциации.