Перед этими событиями Петр I давал распоряжения Азовскому губернатору И. А. Толстому и Казанскому губернатору П. М. Апраксину, чтобы они выбрали место для поселения крещеных и некрещеных калмыков в устье Днепра по их выбору.

С разгромом шведских войск под Полтавой изменилось и отношение Турции к России. Если до Полтавы турецкое правительство выжидало удобного момента, чтобы вырвать из рук ослабленной России Азов и Таганрог, потерянные Турцией по договору 1700 года, то теперь надежда на ослабление России была оставлена, к тому же ее подстрекали к войне ее союзники.

В создавшейся обстановке русское правительство вынуждено было предпринять ряд мер на случай войны. По распоряжению Петра I организация охраны южных границ была возложена на Ф. М. Апраксина. Русское правительство понимало, что в условиях, когда силы России были напряжены до предела, калмыцкое войско может оказать ей существенную помощь.

Поэтому П. М. Апраксин 5 сентября 1710 года снова встретился у речки Даниловки, на прежнем месте, с Аюка-ханом и другими тайшами и имел беседу о следующих делах:

I. Апраксин, выразив признательность Аюке-хану за верную службу, добавил, что царь "пожаловал хана излишним жалованьем с прибавкою, указав давать хану в 1000 руб., также учинил прибавку в порохе и свинце для служб людей".

II. Аюка-хан и тайши: торгоутовский Чимет, дербетовский Читер, сын Менко-Темира, и торгоутовский Дондук-Омбо, сын Гун-джаба, обещали не оставить службы своей, согласно II пункта предыдущих переговоров.

III. "Августа нынешнего 1710 года Петр I с нарочно посланным курьером собственноручно писал губернатору, чтоб ныне, в будущую осень, всем хановым людям, тайшам и улусным их людям прикочевать к Дону и зимовать на Дону", что было необходимо для предупреждения набегов кубанских воровских донских казаков Некрасова. Аюка-хан отвечал, что "хотя то и не без труда" ему, "однако ж то изволение государево готов исполнить за волю государеву и за братскую с губернатором дружбу и любовь, и ныне, будущею осенью, пошлет к Дону против Манацкого городка, недалеко от Черкасского, 10000 калмыков с тайшами: торгоутовским Чиметом Батуровым и дербетовским Читерем Мунке-Темировым, которым велит кочевать до весны на pp. Салу и Маныче, в днище от р. Дона"...

IV. ...Аюка-хан сказал Чимету, Читеру и Дондук-Омбо, бывшим при нем, под страхом и хотел послать указы в дальние улусы, чтоб калмыки без указа отнюдь не переходили на нагорную сторону р. Волги; "буде же кто явится преслушен, тем чинить конечное разорение и самих головою отсылать в русские города". Тайши все это подтвердили.

V. Обсуждали вопрос о направлении калмыцкого войска против башкир. Аюка-хан отвечал, что туда три недели назад послал Дорджи-тайши — сына Назар-Мамута с 5-тысячным войском, а в следующем году может послать из больших людей самого Назар-Мамут-тайшу.

VI. Говорили о взаимодействии русских и калмыцких войск против неприятелей.

Комментируя этот договор, Ю. Лыткин писал, что Аюка-хан "на Дон отправил 10000 войско, большую часть которого составляли дербетовцы, усмирившие казаков, производивших на Дону воровство и разбой". Здесь имеются в виду некрасовские и булавинские казаки.

9 ноября 1710 года Турция объявила войну России, в феврале следующего года 10000 кубанских татар перешли Дон и устреми¬лись на помощь крымскому хану, появившемуся на территории Украины, но узнав, что в тылу у них появились 10000 калмыков, вернулись на Кубань.

Именно тогда Чимет Батуров встретился с татарами. О последней битве Чимета и его героической смерти В. Бакунин писал, что "в 1711 году весною был в партии со своими калмыками и с царицынскими казаками для перенятия возвращающихся из российских жилищ с пленом кубанских татар, которых разбил и плен возвратил было, но на возвратном пути догнала его другая с Кубани к российским жилищам идущая партия с изменниками, донскими казаками-некрасовцами и при драке с тою партиею из калмыков, бывших при нем, Чемете, большая часть ушла в свои улусы, а он, Чемет, с оставшими калмыками и царицынскими казаками при реке Аксае сидели в осаде, и до тех пор дрался, пока не токмо весьма в малом числе людей остался, но и сам убит, а голова его по причине, что он на Кубани частые делал поиски и всегда с удачею, отвезена в Крым и Константинополь". Это был настоящий герой, ему тогда было далеко за 70 лет, отец его Сюнке-Батур погиб в битве с кабардинцами и ногайцами в 1644 году."

Услышав это печальное известие, Аюка-хан послал на Кубань во главе с Чакдорджапом 20-тысячное войско в помощь командующе¬му русскими войсками П. М. Апраксину. Апраксин узнал, что кубанские татары, услышав о большом походе калмыцких войск, начали переправляться через реку Кубань в горы, где "над ними поисков чинить невозможно, и тогда,— как писал В. Бакунин,— калмыцким войскам дал волю итти на кубанцев вперед, которые сколько их, кубанцев, на обеих сторонах реки Кубани найти могли, всех перерубили, а жен и детей их многие тысячи побрали в полон, а лошадей и скота их отогнали весьма великое множество".

Кубанский султан Бахты-Гирей в 1715 году предпринял ответ¬ный поход против калмыков. Этот его поход был настолько неожи¬данным и сильным, что калмыки не успели оказать сопротивления. Султан успел захватить джетысан и джембулук, разорил часть калмыцких улусов, взял ставку самого Аюки-хана. Хан вынужден был бежать в Астрахань, "под прикрытие князя Александра Бековича-Черкасского, собиравшегося тогда в Хиву". Он тогда от русских не получил действенной помощи. "Аюка сумел один помириться с Бахты-Гиреем, а Чакдорджапу в 1717 году удалось вернуть с Кубани уведенных туда джетысан, джембулуков и келе-чинов в числе 15000 дымов или семейств".

В 1714 году Аюка-хан принимал у себя китайское посольство во главе с Тулишенем. Это посольство имеет свою предысторию и имеет отношение к связям калмыков с Востоком и политическими интересами хана.

В 1698 году в Тибет для поклонения Далай-ламе было отправ¬лено калмыцкое посольство во главе с двоюродным братом Аюки-хана — Рабджуром. Посольство Рабджура состояло из 500 человек, в числе которых была и родная мать хана. Основной целью посольства было поклонение святыням буддизма, приобретение там священных книг и лекарств. После посещения Далай-ламы, Рабджур поехал в Пекин засвидетельствовать свое посещение Лхасы и "верноподданическое усердие". Китайский Богдыхан решил воспользоваться случаем и использовать Рабджура в борьбе с Джунгарским ханом Цеван-Рабтаном. Рабджур со своими людьми был поселен у Китайской стены. Есть сведения, что Аюка-хан от себя посылал в Пекин другое посольство. Например, в год "желтоватого зайца (1699) поехал от них посол Эрке-гецюль с большим серым конем в подарок Богдыхану'', возможно, что это то же самое посольство Рабджура Аюка-хан, подробно разузнав о судьбе своих людей, послал в 1712 году, с разрешения Петра I, новое посольство во главе с зайсангом Самтаном в числе 20 человек. Китайский двор решил использовать этот визит для ответного посольства к хану. В. Бакунин говорил, что цель посольства Тулишена "состояла существенно в том, чтобы посоветоваться с ханом Аюки об испрошении у российского двора дозволения возвратиться Рабджуру на родину через Сибирь; потому что, по уверению пекинского кабинета, будто бы сам Цеван-Рабтан не ручался за безопасность Рабджурова проезда через земли киргиз-казаков".

К приезду китайских послов Аюка-хан писал к астраханскому губернатору М. И. Чирикову. Он просил прислать сто человек драгун, пушки с ядрами, музыкой, переводчика, овощей, фруктов, вина, водки, грецких орехов, сахару, изюму, фиников, "всего противу прежнего излишние пришли, едут с дальнего государства небывалые послы, также по своей милости и от себя ко мне пришли". Такие же просьбы поступили от сыновей и внуков хана.

Китайских послов Аюка-хан принял в степи за Волгой, недалеко от Царицына. Хан с коленопреклонением принял грамоту Богдыхана. Аюка-хан соглашался с мнением китайских послов об опасности возвращения Рабджура через Джунгарию и выражал намерение отправить в Пекин посольство с поднесением даров императору, при этом он сделал заключение, "что торготы по одеянию и религии очень близки к маньчжурам". Китайское посольство имело целью столкнуть Аюку-хана с Цеван-Рабтаном, но с другой стороны, за спиной хана стояла Россия. Аюка-хан просил послов о скором возвращении Рабджура.

В бытность китайского посольства в присутствии главного Буканг-ламы, главных нойонов, духовенства и зайсангов Аюка-хан официально объявил, что своим наследником назначает старшего сына Чакдорджапа и в знак того отдал сыну печать, присланную к нему Далай-ламой на ханское достоинство, а сам стал употреблять другую печать.

В эти годы к Аюке-хану приехал Шакур-лама. Хан, оказывается, обращался к Далай-ламе с просьбой прислать к нему высокую духовную особу, так как бывший главный лама ханства Бюкюнгин-лама состарился.

О приезде Шакур-ламы сообщил в своем письме Чакдорджап. Астраханскому губернатору М. И. Чирикову он писал с большой радостью, что "приехал к нам великий лама, будет у нас вскоре праздник и в том празднике, он, лама, будет у меня в гостях". В. Бакунин писал, что в 1718 году прибыл по прошению Аюки-хана от Далай-ламы духовный особа по имени Шакур-лама, которого хан "принял с великою честью и отдал ему во владение калмыцкий улус, принадлежащий ламинскому чину, имянуемый Шабинар, которого в то время счислялось до четырех тысяч кибиток".

Далее историк сделал подробное сообщение, что "Шакур-лама был природою торгоутский калмык, зайсангский сын из Табун Отокова улуса" и в прошедших годах с калмыцкими посланцами "будучи от роду десяти лет отправлен был" к Далай-ламе для изучения наук и будучи там "с лишком 20 лет обучился тангутского языка и другим наукам, духовным их чинам принадлежащим, и был ламою в тамошнем одном монастыре, называемом Нюкур, и губернатором над провинциею тому монастырю подчиненною. А таковых монастырей в тангутском народе находится семь, по которым и народ тангутский разделяется на семь провинций, а оными не только в духовных, но и в светских делах управляют яко губернаторы духовные их ламы, из каковых и тот Шакур-лама был".

В одной из бесед с астраханским губернатором А. П. Волынским первый зайсанг калмыцкого ханства Яман подтвердил сообщение В. Бакунина, говоря, что Шакур-лама "с лишком двадцать лет у Далай-ламы был" и в одном из семи монастырей находился главным правителем. На протяжении почти двадцати лет Шакур-лама был главным ламой калмыцкого народа, пользовался большим авторитетом и принимал активное участие в общественной и политической жизни ханства.

Нужно отметить, что Аюка-хан поддерживал связи со многими иностранными государствами, их правителями. Его хорошо знали в Тибете, Китае, Джунгарии, кроме того, например, с персидским (иранским) шахом он имел переписку и посольства. В 1717 году в Персию им было снаряжено большое посольство, в котором каждая группа из 5—7—10 человек представляла его жену, сыновей, внуков и других нойонов. Всего в посольстве было 103 человека. М. И. Чирикову хан писал, чтобы послам был дан корм и в сопровождении проводили до шахова величества. Калмыки вели широкую торговлю с Турцией, Хивой, Бухарой. В одном из писем Чакдорджапа говорится, что "в прошлом году ездили мои калмыки в Казбулатскую землю торговать", а также "что хивинского купца посылал в Царьград с торгом, а потом в Москву с 160 лошадьми торговать". Аюка-хан через посланца своего просил: "Посыльщик послан калмыченин Дакбон в Хиву и тот мой Дакбон в Астрахань с караваном прибыл и табак мой здесь взяли... прикажи тот мой табак отдать". А в письме Аюки-хана от 1719 года говорится, "шахова посыльщика изволь ко мне отпустить в лодке, также дать гребцов и арбузов и дынь".

В письмах калмыцких нойонов есть просьбы, которые дают нам представление об их запросах и расширяют представление о жизни и быте кочевников.

Кроме упомянутых выше подробностей, в письме Чакдорджапа говорится, например, о просьбе прислать соколов, балабанов, кречетов для охоты; о том, что Чакдорджапова жена отдыхала на горячих водах на Тереке; что Аюка-хан просил М. И. Чирикова прислать соленую капусту, пшеничных сухарей, яблок. Из письма Чакдорджапа можно узнать также и о том, что он упал, сломал ногу и просит прислать "погребок с десятью скляницами, одною ногою я лежал, и ныне здоров, да пожалуй пришли ко мне коляску немецкую, которые живут о дву колесах, за болезнью мне ездить", по-видимому он еще не мог ездить верхом.

Ниже приведем одну из грамот Петра I Аюке-хану, которая раскрывает многие стороны жизни Калмыцкого ханства, его положение и связи; она оформлена по всей форме того времени:

"Божиею милостию от пресветлейшего и державнейшего великого государя, царя и великого князя Петра Алексеевича всея великия и малыя и белыя России самодержца и многих государств и земель восточных и западных и северных отчича и дудича и наследника и государя и обладателя нашего царского величества подданному верному нашему калмыцкому Аюкаю хану з братьями, з детьми и племянники, милостивое слово.

К нам, великому государю, к нашему царскому величеству, писал ты, подданной наш, с посланцом своим Ходжюмом Кашкою с товарищи, прося у нас, великого государя, чтоб присылать к тебе по нашему определению хлеба и мы, великий государь, пожаловали тебя, подданного нашего, повелели послать к тебе ныне из Казанской губернии две тысячи четвертей муки и впредь отпускать по тому ж повсягод и о том наш, царского величества, указ к боярину нашему и губернатору, к Петру Самойловичу Салтыкову с товарищи послан к тебе, подданному нашему, видя к тебе такую нашу, царского величества, милость и жалованье служить верно. Нам же, великому государю, доносил ты, подданной наш, что с посланцов твоих пошлин нигде брать не велено, а тех с них пошлину берут из посланного твоего в Перейду к шаху посланца Сарчю и оттуда возвращающегося хотели в Астрахань в пошлинах удержать и чтоб с посланцов твоих пошлин не брать и о том наших, царского величества, указом определить и по тому твоему прошению с посланцов твоих когда будешь ты посылать чрез Астрахань и Сибирские города и о том напредь к нам, великому государю, писать будешь, что оных в тот край посылать намерен, то мы, великий государь, с тех твоих товаров, которые при них будут ценою до трех тысяч рублев пошлин иметь не велим и о том нашим, царского величества, указы в губернии посланы и так, когда ты, подданной наш, похочешь посланцов своих посылать, как и ныне в Перейду чрез Астрахань посылал посланцов и внучат своих тогда надлежит тебе наперед о посылке тех посланцов своих нам, великому государю, доношение учинить чрез письма или чрез посланцов своих или хотя чрез стольника нашего Дмитрия Бахметева, а буде ты, подданной наш, которые посланцов куда за границу пошлешь недонесши нам, великому государю, и возвращаяся оттуда будут они с собою какие товары вывозить или которые посланцы твои будут товаров у себя иметь выше трех тысяч рублев и с тех брать станут пошлин, потому что из него могут именем твоим пролыгатца, чтоб пошлин с товаров своих не платить и того тебе, нашему подданному, в немилость себе и во оскорбление не ставить, еще нам, великому государю, ты же, подданной наш, доносил, что в прошлом году послал ты в Тобольск ради покупок про себе посланца своего и тот у Соли Камской остановлен и в Тобольск не пропущен, и оной от Соли Камской приехал к Москве и о сем также просишь нашего, царского величества, указу и в Тобольск для покупок про свои обиход посланцу тебе, подданному нашему, по-прежнему нашему, царского величества, указу и пошлин с тех на тебя покупок с трех тысяч рублев на всякой год имать не велено, о чем к губернатору той Сибирской губернии князь Черкасскому вновь нашим, царского величества, указом подтверждено и которые ныне приехали в Тобольск от Далай-ламы посланцы твои двадцать четыре человека и с ними от Далай-ламы к тебе, подданному нашему, едут посланцов двадцать четыре человека и тех велено пропустить и наш, царского величества, указ к Сибирскому губернатору о сем послан же, только впредь надле¬жит тебе о таких посланцах нам доносить заранее, чтоб мы, великий государь, ведая о них, о пропуске их указ свой посылать, а без известия таких указов послать невозможно, чтоб другие, назвавшись твоими посланными, не пролыгались, нас же, великого государя, ты, подданной наш, просил за Алдитирью Мурзу Черкасского, чтоб давать ему наше жалованье и определить ему по-прежнему команду и по нашему, царского величества, указу отправится отсюда в Астрахань особой губернатор из знатных людей, которой будет ведать и Терек, и при отпуске его отсюда дан будет ему указ об нем, Алдитирье, посланцы твои, подданного нашего, Худжем Кашка с товарищи пожалован нашим, царского величества, жалованьем и отпущен к тебе, подданному нашему, и о чем надлежит, наказано им и изустно от ближних наших людей тебе, подданному нашему, объявить по указу нашему, чему тебе верить и потом надлежит исполнить по всегдашней своей верности и к нам, великому государю, писать, а наша милость к тебе, подданному нашему, за такую верность умножена будет. Писан в Санкт Питербурхе лета 1719 марта 10 в государствования нашего 37 год". Этот указ был принят на заседании правительствующего Сената 26 февраля 1719 года.

Грамота несет в себе всестороннюю информацию о связях Аюки-хана, о ведшейся широкой торговле, о положении с соседними народами. Повторение некоторых слов подчеркивает величие одного и зависимость другого по принятой форме того времени.

В это время Петр I готовился к персидскому походу. Поэтому многие своевольства калмыков на южных границах России прощались Аюке-хану. Царь хотел привлечь калмыцкое войско в эту кампанию.

Перед персидским походом Петра I произошли события, которые внесли коррективы в планы царя, хотя они имели, можно сказать, семейный и локальный характер.

В 1721 году сын Гунджаба — Дондук-Омбо женился на кабардинке Джан, урожденной княгине Коргоки, а свою прежнюю жену — Солому, дочь хошеутовского нойона, которая приходилась ему мачехой, от которой у него были сын и несколько дочерей, он бросил. Это вступление в брак калмыцкого нойона и дочери кабардинского князя отмечается во всех документах, потому что оно имело политические последствия. В том же году астраханский губернатор Артемий Петрович Волынский был в Гребенских казачьих городках "для усмирения российскими войсками противных кумыков и примирения кабардинских владельцев баксанских с кашкатовскими", и тогда к Волынскому от Аюки-хана были посланы зайсанги Яман и Олдоксон с небольшою калмыцкою командою, и "чрез посредство тех зайсангов он, Волынский, кабардинских владельцев обеих партий к себе призывал и примирил, причем им, Волынским, от всех кабардинских владельцев о подданстве России впервые взяты формальные присяги".

К тому времени, 19 февраля 1722 года умер Чакдорджап, которого Аюка-хан назначил своим преемником. Это событие в корне изменило расстановку сил в Калмыцком ханстве. Тут нужно сказать о наследниках самого Чакдорджапа, чтобы стало понятнее изложение последующих событий.

Василий Бакунин, современник этих нойонов, был лично знаком со всеми из них. О Чакдорджапе он писал так:

"Он имел разных жен, из которых: 1-я Джал, дочь хошеутова владельца; 2-я, Тарбаджи, также дочь хошеутова владельца; 3-я Габиль, дочь дербетева владельца Менке Темиря; 4-я Цаган-Лама, дочь Цецен-хана хошеутова; 5-я Джизага, дочь хошеутова вла¬дельца, а прежде была замужем за Аюкиным родным братом, а за Чакдорджаповым дядею Джамсою; 6-я Бату, дочь хошеутова вла¬дельца, прежде была замужем за внучатым братом хана Аюки — владельцем Чиметом (который геройски погиб в 1711 году); 7-я Даши Бирюнь, дочь зенгорского владельца, прежде была замужем за сыном хана Аюки Гунделеком, от которого имела и сына, именуемого Амдоу, он же Дамрин Бамбар, а Гунделеков улус состоял в двух тысячах кибитках; 8-я вышеописанная татарка Хандаза; 9-я — вдова, бывшая жена российского подданного, жившего на реке Терке, недалеко от казачьего Шадрина городка, брагунского владельца Кучюка, к которой Чакдорджап приезжал только по зимам.

От тех жен были у него, Чакдорджапа, дети. От первой Джалы — Дасанг, Баксадай Доржи, Нитар Доржи и Гунцук Джап (был нем и безумен). От третьей Габили — Дондук-Даши, Бодонг, Солом Допчин, Доржи Раши, Яндык и Бусурман тайджи. От четвертой Цаган Ламы — Данжин Доржи, отец владельца Лаванга, который "в 1757 году был с калмыцким войском в Прусском походе и в Польше на винтер-квартире умер оспою". У Чакдорджапа "был старший сын Бату, рожденный от подложницы (наложницы), однако же почитался в числе его детей и нойонов".

Подробно перечисляя все эти данные, В. Бакунин заметил, "что у калмык, по их древнему и общему обыкновению, никто из одного с собою рода жены себе взять не может, то есть торгоутский у торгоутского, хошоутов у хошоутова, зенгорский и дербетев у зенгорского и дербетева, хотя б то и за сто колен было, под страхом смертного греха.

И потому принуждены торгоутские владельцы жен за себя брать из хошоутова, зенгорского и дербетева родов, а своих дочерей выдавать за хошоутовых, зенгороких и дербетевых владельцев, а по женскому колену брать по матери своей, на двоюродной сестре и на тетке, то есть на материной родной сестре, тако ж на родной своячине и на мачехе жениться может".

Во время персидского похода Петр I оказал "знаки отличного внимания" Аюке-хану. "Он изъявил желание лично видеться с ним и угостить столом".

О встрече Петра I и Аюки-хана оставил записки известный путешественник XVIII века — шотландский врач Джон Белль. Движение императора началось из Москвы. Джон Белль так описывает этот поход: 5 июня 1722 года "поехали мы из Нижнего Новгорода, и плыли по Волге. В Казань прибыли мы 8 числа, откуда его величество выехал накануне.

Мы продолжали путь 9 числа и прибыли 20-го в Саратов. В сей город приехали мы вместе с императором,— писал путешественник,— которому надобно было здесь переговорить с Аюкою-ханом — калмыцким владельцем. Кочевал оный тогда на восточном берегу Волги, в недалеком расстоянии от сея реки"...

"На другой день его величество изволил звать Аюку-хана и его супругу к себе откушать на галеру, которую для ради сего подвели к берегу как возможно ближе: при чем сделан был с оныя на землю сход для спокойнейшего им на оную всхода"...

"Аюка-хан приехал на лошади верхом, последуем двумя своими сынами, которые также ехали на изрядно убранных лошадях. Хан сошел с лошади в расстоянии около шестидесяти футов от берега, и встречен был тайным советником и гвардии офицером. Император, увидя его приближение, сошел на землю, поздравил его, взяв за руку, повел на галеру, и представил его императрице, которая сидела на верхнем помосте под великолепным балдахином.

Вскоре, по прибытии Аюки-хана на галеру, приехала на берег и ханша, в закрытой коляске, со своею дочерью и двумя госпожами, сопровождаема будучи стаею всадников, император ее встретил и представил императрице".

"Аюка-хан,— писал Джон Белль,— был еще крепок и веселого нрава. Сей владелец был весьма благоразумен и смышлен, и умел заставить себя почитать соседей своих откровенностию и честностию своею, и я помню, что в бытность мою в Пекине, Богдыхан отзывался об нем с великою ему похвалою. При том же имел он совершенное сведение о восточных делах"...

"Ханше было около пятидесяти лет, вид она имела благопристойный и кроткий. Приехавшие с нею госпожи были молоды. Ханская дочь цвет в лице имела весьма изрядный, а волосы так черны, как агат. Оные были у нее связаны назади, и лежали по плечам. У калмыков почиталась она совершенною красавицею. И мать и дочь одеты были в долгия платья из персидския дорогия материи, и в круглых опушенных соболями шапочках, по их обычаю.

Император просил Аюку-хана, чтобы дал ему десять тысяч человек войска для персидского похода. Калмыцкий хан ответствовал ему, что они к его услугам, но думает, что и половина сего числа для него довольно будет, и тотчас же дал приказ, чтоб пять тысяч калмыков соединились с царем в Терках. Император и императрица были очень довольны своими гостями, и отпустили их к вечеру, учинив им пристойные подарки.

Императрица подарила ханше золотые часы с репитициею, осыпанные алмазами, и несколько кусков парчей и других дорогих материй".

Путешественник обратил внимание на то, что эти "два сильные государя заключили сей Договор гораздо в меньшее время, нежели наши европейские полномочные употребляют на обед". Тот же Джон Белль еще по пути из путешествия в Персию, в 1715 году побывал среди калмыков и оставил интересные сведения об их жизни и быте. Путешественник писал: "После обеда поехал я с некоторыми из наших людей за реку, чтобы посмотреть ярмарку, на которую съезжаются туда калмыки для продажи своих лошадей. Было их тут от пяти до шестисот человек и стояли они станом с множеством лошадей, которыя паслися по воле, выключая тех, на коих они сами сидели. Кибитки их расположены были вдоль реки. Они имеют коническую фигуру. Построены они из шестов, наклоненных один по другому, у коих вверху оставлено отверстие для принятия света и для выпущения дыма. Сии шесты укреплены поперек пробоинами, длиною от четырех до шести футов, кои приколочены гвоздями, а все сие прикрыто толстыми войлоками и сукнами. Они мне показались лучше всех, сколько мне ни случа¬лось видывать, ибо способны ко скорому поставлению и столь легки, что один верблюд может их свезти пять или шесть. Сии калмыки собою коренасты и чрезвычайно сильны. Лицо имеют широкое, нос плоский, глаза маленькие черные, но весьма острые. Одежда их очень проста, она состоит в кафтане из бараньей кожи, который подпоясывают они кушаком, в малой круглой шапке подбитой мехом с шелковою красною кистью... и в сапогах. Все они бреют голову, выключая одну прядь волосов, которую запле¬тают и носят назади.

Они вооружены стрелами, саблями и копьями, коими действуют с великим проворством. Они храбры и отважны... Как они с утра до вечера на лошади, то и неудивительно им быть хорошими ездоками.

Женская их одежда мало различествует от мужския. Кафтаны их несколько токмо подлиннее и опушены лоскутками разных цветов. Они носят серьги и волосы заплетают. Знатнейшия их женщины носят летом шелковое платье. Они чрезвычайно целомудренны, неспособны к ветреничеству и не знают, что такое есть прелюбодейство. Из калмыков бывают весьма хорошие служители и нет таких трудов, коих бы они не снесли, лишь только бы поступали с ними ласково...

Стада их состоят в верблюдах, конях и овцах. Лошади их хорошего роста и очень сильны. Как начинают они их обучать на шестом годе, то бывают они чрезвычайно упрямы и бешены... Коровы их среднего роста, овцы их очень велики и вместо хвостов имеют курдюки.

Сколь долгия ни предпринимают они путешествия, однако ж не возят с собою других припасов кроме сыра, или скиснувшегося и высушенного молока, из коего делают они небольшие катышки, кои распускают в воде и пьют оную. Когда изойдет у них сей припас, тогда находящихся у них в запасе лошадей убивают и едят. Мясо их жарят на решетке, или взоткнув на стрелы, никогда не едят они его сырого, так как думают многие... Правда, что они возят с собою большие части лошадиного мяса, которое сушат на солнце, или коптят в дыме, но сего не можно назвать сырым мясом. Я его отведывал, и оно не столь неприятно, как о том думают".

Говорят, что Аюка-хан, после свидания с Петром I, сказал: "Теперь охотно умру, удостоившись у великого Императора толь любезного его разговора".

На обратном пути из персидского похода Петр I тоже имел свидание с Аюка-ханом, о чем поведал В. Бакунин. Он писал, что "по всеподданейшему его, Аюкину, прошению изволил удостоить его посещением дома его. При возвратном из Астрахани походе оной же Аюка-хан близ города Черного Яра паки приезжал с ханшею своею и с детьми своими Черен Дондуком и Галдан Данжином на галеру для отдания всенижайшего поклона их императорскому величеству. И при обоих тех случаях, представляя он свою старость и в здоровье слабость, просил их императорского величества о содержании по нем, хане, жены его и детей в высочайшей их императорского величества милости и о учинении по нем наследником старшего сына его Черен Дондука. И по тому его прошению он, Аюка, и с фамилиею его высочайшего милостию их императорского величества обнадежен".

Аюка-хан заботился о будущем своих младших сыновей.

Оказалось, что у императора на этот счет были свои виды. Заметим также, что при этих встречах хана с императором почти все калмыцкие нойоны отдавали ему поклоны и при этом высказывали свои нужды, обращались с просьбой разрешения многих вопросов.
В персидский поход Петра I Аюка-хан отправил отряд под командованием своих внуков Бату Чакдорджапова и Дондук-Омбо, при них были главные зайсанги ханства — Яман Мазанов и Олдок-сон.
Калмыцкое войско с донскими казаками участвовало при взятии Дербента на Сулаке. Но возникли некоторые разногласия. Бакунин сообщил следующее: "По возвращении же калмыцких войск из того Дербентского похода захватили они и увели с собою в свои улусы от Терской крепости больше тысячи кибиток тамошних татар, российских подданных, именуемых хондроу, из которых Арслан-мурза с родом в нескольких стах кибитках отобран к Астрахани, и когда о сем Аюке-хану был выговор, он ответствовал, якобы то внук его Бату учинил собою, да и в прочих таких делах напредь того извинялся непослушанием ему большего сына его Чакдорджапа, а в самом деле он, Аюка, в калмыцких улусах был самовластен и улусы между владельцев сам разделял и кому что хотел давал". При этом историк добавил интересную подробность, говоря, что Аюка-хан "во всю свою жизнь не токмо с крымскими ханами пересылку имел, но и к шаху персицкому и к турецкому султану нарочных своих посланцев посылал, а у шаха последним посланцем его был астраханский бухарец Абдулла Бегимов, кото¬рый в бытность его в Испагании местничился с здешним курьером Дмитрием Петричасом, который в 1720 году по возвращении обоих их от шахова двора в Гилянь, захватя его, Абдуллу, в свою квартиру, высек плетьми".

Несмотря на существующие шероховатости в выполнении обя¬зательств, заслуги Аюки-хана перевешивали над проступками. Петр I за заслуги в персидском походе наградил его почетной золотой саблей.

12 сентября 1723 года русское правительство заключило договор с шахом Тахмаспом, по которому Иран уступал России западный берег Каспийского моря с Дербентом и Баку, провинции Гилян, Мазандеран и Астрабад на южном берегу Каспия.

Участие калмыков в персидском походе было последним в период правления Аюки-хана. После более чем 50-летнего правления, на 82 году жизни, 19 февраля 1724 года Аюка-хан умер. С его смертью закончилась целая эпоха в истории калмыцкого народа.

Аюка-хан был выдающимся деятелем ойратской и калмыцкой истории. Он стал официально признанным ханом Калмыцкого ханства. Вся его военная и политическая деятельность принесли ему заслуженную славу и признание. Авторитет его был очень высок, с ним считались и признавали его силу. Он укрепил Калмыцкое ханство как самостоятельное государственное объединение.