Уже в 1749 году другому астраханскому губернатору О. И. Брылкину, при разборе дела об убийстве, Дондук-Даши писал, что удивляется и сожалеет, что "убийца по вашему суду и прав быти может, но по нашему суду — он не прав", и определенно рассуждал: "Ваши судные права с нашими имеют разность, почему и спору много бывает". Но он и через восемь лет после своего обращения к императрице не получил ответа.

Выше мы приводили несколько примеров наказания воров по калмыцкому суду, которым публично ломали по одной руке и били плетью до тридцати ударов. В 1750 году произошел неординарный случай. Оренбургский губернатор Неплюев сообщил о нападении калмыков на купеческий караван. Оказалось, как сообщил Спицын, что "на шедшей из Оренбурга, между Борской и Красносамарской крепостей, в степи, не доехав речки Ветлянки, российских купцов караван ограблен. Караван вез с восемьдесят пудов серебра, вместе с грузом воры взяли лошадей с сорок штук и товару немалое число". Таким образом, этот грабеж выходил за рамки обычного угона скота. Немедленно написали Дондук-Даши. Наместник ханства в своей ставке собрал всех владельцев, зайсангов, духовенство для совершения присяги, чтобы каждый "в своем улусе таких воров под страхом наказания отыскивал и потаить не мог, в чем они пред кибиткою его, наместника ханства, при бытности моей 8 сентября, по закону их и присягали, но прежде оных реченной наместник, будучи в кибитке своей, где и я был, взяв собственного его бурхана, имянуемого Шакджи Муни, полагал на чело свое, а бывшим в собрании пред кибиткою помянутым владельцам, зайсангам и их духовным вынес того бурхана и читал вслух присягу находящейся при нем, наместнике, яко в секретарской должности калмыченин Ончук. По окончании присяги, Дондук-Даши объявил, что сыскано воровских калмык четырнадцать человек". Но приведенные только четыре человека стали говорить, что взяли только девять лошадей, а серебро отбито от них "посланною из Оренбурга командою". По приказу наместника воры были привезены, "которым при мне и при собрании множественного числа калмыцкого народа в страх онаго учинено жестокое наказание, пред кибиткою оного наместника били на каждого плетью по пятидесяти ударов и выкололи по одному правому глазу и арестовали их" до получения от Неплюева известия.

Профессор Н. Н. Пальмов в своих "Этюдах по истории приволжских калмыков" приводит в качестве примера судебного разбирательства дело об убийстве Матрохина. Следствие по этому делу показало, что восемь калмыков напали на сержанта астраханского гарнизона, который в числе семи человек вез почту из Москвы в Астрахань. Матрохин вместе со своими спутниками был убит. Убийцы признались в преступлении и уплатили штраф. При этом выяснилось, что калмыки со времен Петра I и Аюки-хана за убийство знатного человека платили штраф 100 рублей, а за простого — 50 рублей. И на этот раз преступники, заплатив штраф, были освобождены от дальнейшего наказания.

Ко времени разбирательства этого дела астраханским губернатором был назначен Жилин. Он писал Дондук-Даши, что таких преступников нужно присылать к ним за крепким караулом в кандалах, а отсюда отсылать в дальние российские города и применять их в казенной работе. Наместник соглашался с губернатором, но в то же время и возражал, что во времена Петра I русский человек, убивший калмыка, должен был платить штраф, и спрашивал, "оные два права как соединить, и об оных смертоубийцах одно что быть определя, неумедля ко мне пишите, ибо от недавнего времени оное стало быть, что ежели ваши россияне умертвят калмыка, за убивство денежную плату производить пресекли, и чтоб в том нашем старом обыкновении нас оставить". Жилин ответил, что такого указа нет и потребовал прислать преступников. Дело Матрохина зашло в тупик. Дондук-Даши был не против жестокого наказания преступников, но стоял на своем — за приведение в соответствие российских и калмыцких законов. Три года спустя вмешательство канцлера Бестужева-Рюмина сдвинуло это дело с мертвой точки и из 24 человек 7 были выданы, они после суда были отправлены на каторгу в Рогервик.

В переписке по этому делу Дондук-Даши писал Жилину, не находит ли он допустимым продажу злодеев-калмыков "на восток: в кайсаки, в Хиву, в Бухару или на запад: в Крым и в Турки", хотя существовали указы, запрещавшие продажу людей в иностранные государства, и пояснял: "Я, по моему мнению, к прекращению воровства сие конечно за полезно признаваю".

Много лет спустя, уже при других обстоятельствах, выяснилось, что свое намерение Дондук-Даши применял и на практике. Так например, в сообщении говорилось, что калмык Бальчи, напав на калмыка Аксахала, хотел умертвить его, но тот, вырвавшись из рук убийцы, донес хану. Хан приказал выдать убийцу Аксахалу головою, чтобы тот продал его Кабардинскому узденю Хурмале, а Хурмале приказано продать его дальше в Крым, куда он и был продан. Таких примеров много и интересно в них то, что даже только покушение на убийство влекло за собой наказание как за убийство; и второе — доводили до всех наказом, что многих таких, проданных в ближние области, продавать еще дальше.

Выдача преступника головой обозначала, что он передается потерпевшему полностью, т. е. к нему переходила семья — жена, дети, а также скот и имущество. Самого же преступника потерпевший мог продать или даже убить.

При угоне скота дело могло разрешиться присягами. Если воры не были выявлены, но имелись явные подозреваемые, то потерпевшие предъявляли иск, при этом за подозреваемых в их невиновности должен был присягнуть богатый и знатный человек, способный возместить убытки. Встречались оригинальные примеры присяги. Например, калмыки из аймака зайсанга Аксахала были обвинены в угоне пятнадцати волов у малороссиян, которые возили соль. В данном случае Аксахалу было предложено, чтобы он "присягнул в том, что якобы человек его быков не украл, а искал пропалых верблюдов и ест ли присягнет, то малороссиянам от иску отказать, а когда же не присягнет, то б малороссиянам взыскать за пропалых быков настоящую цену". Малороссиянин, "не соображаясь с калмыцкими правами, избрал присягу сам", что если "зайсанг Аксахал в присягу из валяющейся головы мертвого человека напьется воды, то б ему, малороссиянину ничего не взыскивать, а когда пить не будет, за быков заплатил". Присяга была настолько редкой, что даже Аксахал отозвался тогда, что "ни в каких законах таков прав неизвестно". Но малороссиянин настаивал именно на этой присяге, и зайсанг был вынужден "во удовольствие малороссиянина и присягнул". Согласно условиям присяги в этом случае подозреваемый в угоне быков был оправдан.

Бывший астраханский губернатор Н. А. Бекетов, рассуждая о калмыцком суде, говорил, во-первых, что по калмыцкому Уложению "калмыкам ворам не положено за воровство колоть глаз, а велено класть клейма на щеках и бить по пятидесяти ударов плетью и содержать целой месяц на деревянной кобыле". При этом он заметил, что "выколония ж глаз за воровство узаконено ханом Дондук-Дашею". В своих рассуждениях губернатор зашел еще дальше, говоря, что "причинившей же воровство калмык при посредстве хозяина, у которого им кража учинена, сто раз плетью наказать, а сверх того как от сего учиненного ему наказания выздоровеет и на кобылу посажен будет".

После рассуждений о калмыцком судопроизводстве, Бекетов приказал, во-первых, "что выколоние глаз и положение на щеках клейма не только тиранское наисамое варварское наказание есть и ест ли за первое воровство такое наказание чинить, то кажется ни с какими законами согласно быть не может". Он вместе с тем предложил "наказание плетьми усугубить: за первое воровство против положенного по калмыцким правам вдвое, а за второе, учиня такое ж на теле наказание, вместо того, чтоб сажать на деревянную кобылу", отдать на полгода на каторжную работу. Во-вторых, "штраф взыскивать по-прежнему с воров".

Бекетов рассуждал о калмыцком судопроизводстве, что оно варварское и жестокое, а между тем на обращения Дондук-Даши об урегулировании судопроизводства и приведении законов российских и калмыцких в соответствие, канцлер граф А. П. Бестужев-Рюмин писал, "что касается до таких воров, которые смертного убийства не учинят, то по здешним правам положено: за первое воровство бить кнутом и отрезать левое ухо и посадить в тюрьму на два года, а за второе — бить кнутом же и, урезав правого уха, посадить в тюрьму на четыре года, а за третье воровство, хотя б и при том также убивства учинено не было, велено казнить смертно ... то вы впредь до указу по тому поступать имеете".

Канцлер не нашел больших расхождений в мерах наказания преступников. Только отметим, что калмыки наказанных плетью преступников вместо тюрьмы отправляли в монастыри на физическую работу, а во всем остальном наказания соответствовали статьям древнерусских актов.

Все усилия Дондук-Даши и обращения его к правительству России по составлению законов, отвечающих интересам обеих сторон, не были реализованы из-за непонимания сути. Все свое внимание хан обратил на составление собственно калмыцкого уложения. Заметим, что Дондук-Даши был образованным человеком, читал и писал по-калмыцки и по-русски. Поэтому он был озабочен тем, чтобы дать образование не только духовенству и знати, но и простолюдинам. В статьях его законов мы читаем: "Если которые духовные лица будут старательно учиться наукам, то таковых по мере (усердия к наукам и успехов) награждать и уважать". "Если сыновья знатных людей не будут обучаться монгольской грамоте, то с отцов таковых взыскивать по трехгодовалой лошади, сыновей же отдавать для обучения учителю; с многих известных людей взыскивать по трехгодовалому барану, а с людей низкого звания брать по пятнадцать копеек и детей их отдавать по-прежнему для обучения учителю. Если чей-либо сын не будет учиться до пятнадцати лет, то таковых штрафовать". Некоторые статьи его законов были направлены на укрепление и сохранение нравственности в среде духовенства, нойонов и зайсангов. Например, "если зайсанг без суда будет защищать каким-нибудь образом вора, то, вызвавши, осмеять и пристыдить его при обществе; вторично — поступить так же; в третий раз водить его в одних только штанах вокруг княжеской юрты". В общем же деятельность Дондук-Даши в этом направлении преследовала ясную цель — привить соблюдение законов, обычаев, нравственности, порядка в обществе.

Баранта занимала значительное место в правовой жизни калмыков, конкретно — в регулировании пограничных инцидентов с соседними народами. Профессор Н. Н. Пальмов отметил: "В качестве одного из верных средств возместить обиду русских калмыками, коменданты городов нередко прибегали к баранте". О существовании баранты сохранились сведения со времен Аюки-хана. Например, в 1720 году калмыки отогнали табун у самарских крестьян. По этому делу к хану приехал капитан Василий Беклеми¬шев. Признавая справедливость претензий представителя русской администрации, "Аюки-хан по суду своему велел тот их табун отдать Чакдоржапову сыну Дасангу". Но последний не подчинился распоряжениям хана, тогда Аюка-хан "дал им лист, чтоб за оной табун брать из Дасангова владения калмык барантою". Два года спустя подобный же случай повторился с самарскими же крестьянами, и тут было решено, "доложа хану, взять баранту". Нужно отметить, что баранта применялась в обычном праве у многих народов Средней Азии и Северного Кавказа. Примеры ее сущес¬твования и применения на практике отмечены в трудах М. М. Ковалевского, Ф. И. Леонтовича и др.

Сам Дондук-Даши обращался к астраханскому губернатору И. М. Измайлову с просьбой, что "у нас Доржинов Лубжа взятых людей и многие числа скота весною не отдал, с которых как повелите, барантою ли взять или вы чрез посланца своего оное возвратите". В этом случае дело не требовало судебного разбирательства. Дондук-Омбо в свое время царицынскому коменданту П. Кольцову говорил, что русские люди захватили его двух табунщиков и увезли и что "е.и.в. изволило указать, чтоб баранты не брать". Это говорит о том, что для баранты требовалось разрешение или указание.

В другом случае Дондук-Даши сообщил коменданту Еропкину, что его купцы, отправленные в Кабарду, подверглись нападению и грабежу, что "так делать непристойно и, не объявя главным командирам, брать барантою". И он коменданта поставил в известность, что "и я вышепомянутых своих купцов в Кабарду с письмом от себя для взятья баранты отправил". Он также просил Еропкина написать письмо кабардинским владельцам об отдаче баранты. При этом добавил, "ежели по вашему и по моим письмам кабардинские владельцы купцам моим баранту не отдадут, и для взятья лошадей человека не пришлют, то я уже вас и уведомлять не буду, точию калмыцким холопам отдам вволю", то есть уже обиженные могли вернуть свои убытки силой оружия. Он же в 1760 году поставил в известность полковника Спицына в связи с иском кабардинцев, что если "справедливости не учинить правым калмыкам, баранту взять не воспрещу, что для ведома чрез сие вам сообщаю". Так же он укорил Спицына в том, что татары "наших людей побили, а вы запрещаете мне с кубанских татар баранту взять".

Вопрос о баранте особенно проявляется в решении дел между калмыками и донскими казаками. Так например, в 1752 году полковник Спицын писал, "чтоб впредь от калмык у казаков ничего барантою взято не было и во всяких бы заходящих делах ведались судом". И через два года после этого, от 26 октября 1754 года за подписью сенатора графа Алексея Бестужева-Рюмина последовал указ наместнику ханства Дондук-Даши, в котором говорилось, что "при разобрании живущих на Дону калмык рассматривано быть имеет, ежели же которым из них своего долгу по подлинному усмотрению платить будет нечем, а будущие от вас при разобрании на Дону калмык, зайсанги станут их просить на свои поруки, и в платежи признанных на них долгов в положенное время подпишутся, то и таковые к вам отпущены быть имеют, а между тем надлежит вам в таковом случае попечение возыметь, чтоб оные долги в свое время всемерно заплачены были, ибо иначе взята будет за то баранта".

Таких примеров решения спорных вопросов и конфликтных ситуаций с донскими казаками было много. Как видим, канцлер на государственном уровне разрешал или запрещал баранту. Приведем другой пример, связанный с казахами. В 1760 году через Яик перешел большой казахский табун. Дондук-Даши писал Спицыну в Царицын, что "по возвращении ныне зашедших сюда кайсацких лошадей хозяевам и посланцам взять у них баранту". На это комендант ответил, "что весь калмыцкий иск ныне барантою из оного конского табуна удержать не надлежит". Но, несмотря на предупреждения с обеих сторон калмыцким владельцем Бамбаром все-таки была взята баранта. Этот случай был осужден Дондук-Даши, в письме которого говорилось, что "оной Бамбар против нашего обеих установления иначе учинил, оное не сколько не пристойно, но и весьма противно". Бамбар самовольно нарушил установленный обычай возмещения убытков, тем самым нарушил и традицию народного права.

Эти и другие примеры говорят о том, что баранта официально существовала как норма, регулировавшая спорные вопросы и конфликты.

Дондук-Даши имел намерение вернуть под свою власть ушедших во время калмыцких междоусобий принадлежавших ранее им ногайцев. При этом один из знатных зайсангов в 1723 году объявлял, что "татары издревле были трех владениев: 1) российская, обретающая при Терской крепости; 2) калмыцкая; 3) кумыцкая" и "все три при России и при калмыках и кумыках жить не желают, а желают уйти на Кубань".

В 1743 году Дондук-Даши писал, что пришли к нему мурзы от джетысан и енбулук и просят его принять к себе. При этом он указал, что в данное время находится в достоинстве своего деда и отца — ханом, и напомнил, что даже "когда указом Петра Великого императора повелено было нам разобрать их себе и что тогда дед мой хан, также и отец мой того не учинили, и чтоб и ныне не повелено было их разбирать и с тем ходатайствовал указ".

На следующий год он обратился в Коллегию, чтобы находящихся при Астрахани "етсан и ембулук от тягла и подвод учинить свободными", а в справке Астраханской губернской канцелярии говорится о том, что в 1737 году хан Дондук-Омбо требовал от канцелярии "обретающихся в Астрахани трухменцов 133, етсан и ембулуков 353 кибитки, да в Красном Яру трухменцов 30, тогмутов 10 кибиток отдать ему". Но ему ответили, что эти татары "пришли к Астрахани из давних лет своею волею из разных мест" и подати платят е.и.в.

Заметим, что калмыки трухменцов, кочующих на Мангышлаке, называли "улан-темял".

Пять лет спустя, Дондук-Даши напомнил Брылкину: "Требовал я от вас в прошлом году, чтоб издревле подвластных наших бухарцов, трухменцов, татар и тогмутов, которые во время бывших между нами ссор, для покоя от нас отшед и живут при Астрахани, отдать ко мне обратно". На эти настойчивые требования Дондук-Даши указом ответили, что этот вопрос нужно решать в комплексе с положением крещеных калмыков и тех, которые желают принять крещение, а также желающих уйти из калмыцких улусов.

В 1752 году полковник Спицын, будучи на приеме у Дондук-Даши, спрашивал его о татарах. На что тот ответил, что когда "калмыцкий народ пришел к Волге в подданство российское, тогда джитсанские и джамбулацкие и малебашские татары, кочующие тогда по ту сторону Яика по разным местам, были завоеваны ими, калмыками, и приведены к Волге, которые здесь и находились, но в бывшее замешание, тех из малебашских татар половина ушла в турецкую протекцию, тому более сорока лет, а другая половина, минхундру называемая, осталась при Кизляре и тамо кочевали", которые во время персидского похода Петра I владельцем Бату были возвращены и с "джитсанями и енбулуками обще кочевали". Но во время калмыцких междоусобий "оставшая малебашских татар половина обще с джетсанскими и джимбулуцкими татары ушли в турецкую протекцию тому двадцать девятый год". И из тех татар, малебашских, мурзы — прежде ушедшей половины Тим мурза и после ушедшей половины минхундровских Дегой мурза — просят о возвращении. Наместник просил подтвердить указом об их подданстве.

Дондук-Даши, уже будучи ханом, в 1760 году прислал Спицыну письмо, в котором писал: "Находящиеся в вершине Кубана назы¬ваемых хас уулу татар мирзы прислали ко мне посланца, которой словесно объявил мне, что они древние мои подданные бывали и в междоусобие наших улусов, рассеявшись, отошли в Крым, а теперь на старые свои жилища Кубань возвратились, где и нахо¬дятся благополучно и, видя меня, яко древняго их господина, находящегося в совершенном здравии с сим приветствием до меня прислали. В присланном же письме своем пишут: первое, напред сего между Волгою и Кубаном и женской наш пол имели между собою переезд для дружеского своего свидания в надежде той и ныне по благосостоянию сего времени и по обычаям тем, хотя они и на Кубане состоят, приемля меня за волжского своего государя и господина, с сим приветствием прислали". Сообщение это говорит о бытовании и сохранявшихся на тот момент дружеских отношениях народов, несмотря на происходившие временами конфликты между империями, в протекции которых они находились.

К чести калмыцких ханов нужно сказать, что они, несмотря на все случавшиеся войны, откочевки, неоднократные уходы и воз¬вращения отдельных групп ногайцев, сохраняли целостность и единство племен во главе с их мурзами, не разбирали их по улусам, вопреки присылаемым указам разобрать их, что в то время обозначало ликвидацию племени как этническое целое.

Дондук-Даши приходилось заниматься и семейными ссорами нойонов. Среди них его разногласия со старой ханшей Дарма-Балой занимают особое место. Однажды он приехал к Татищеву очень встревоженным и расстроенным и сообщил, что бабка его получила известие, что сын ее Галдан-Данжин жив и содержится в тайном месте. Старая ханша обвинила внука в укрывательстве ее сына. При проверке этого слуха открылись многосторонние связи ханши. Оказалось, что полковник Спицын перехватил несколько писем от посланцев Аблай-салтана. "Три письма были написаны по-татарски; два из них, от Абулхаир-хана и Аблай-салтана, адре¬совались Дарма-Бале, одно было написано к наместнику от Аблай-Салтана". Четвертое письмо было из Джунгарии от "зюнгарского попа Гумунг-ламы". Письма были переведены и вот их содержание.

Письмо Абулхаир-хана к Дарма-Бале.

"Сын ваш Галдан-Данжин в добром здоровьи находится, посланный от меня посланец его видел, что он содержится у россиян под караулом, о чем вам во известие доношу". Выяснилось, что информатор во известие Абулхаир-хана ошибся и дал неправильное сообщение.

Для нашей истории интерес представляет второе письмо — письмо Аблай-Салтана к Дарме-Бале.

"Я, Аблай-салтан, желаю вам здравствовать, и все наши подданные вам кланяются. Объявляю вам о себе, что я от Галдан-Череневых рук в добром здравии и с честью свободился, и в дом приехал. А вы там в добром ли здравии находитесь? А меня Галдан-Черень имеет себе за сына, а племянник ваш Септень имеет за брата меньшего. И я вам нарекаюсь братом меньшим". По существующей субординации и обычаю побратимства, таким образом Аблай-салтан стал побратимом-андой Джунгарскому хану Галдан-Церену и Дарма-Бале.

Третье письмо было от Аблай-салтана Дондук-Даши с поздравлением в связи с назначением его в наместники ханства Калмыцкого и приветствием о здоровье.

Четвертое письмо было адресовано Дарма-Бале Джунгарским Гумунг-ламой — братом Дарма-Балы. Он писал: "Я, брат ваш, Гумунг-лама, в бытность свою у Далай-ламы, пожалован; так и по возвращении своем сюда пожалован главным надо всем духовным чином, в которые уже и вступил... А более для того стараюсь, что ты мне сестра родная, и о вас сожалею. Нежели от веры отстать и в другой вере бы, лучше умереть".