Златкин И.Я. История Джунгарского ханства (1635-1758). Издательство «Наука», Москва, 1964.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ДЖУНГАРСКОЕ ХАНСТВО В ПЕРИОД
НАИБОЛЬШЕГО МОГУЩЕСТВА
(первая половина XVIII в)

1. ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

продолжение . . .

Крупнейшим событием в русско-ойратских отношениях 1722—1723 гг. было посольство И. Унковского к Цэван-Рабдану. Мы не будем останавливаться на истории этого посольства, поскольку самые важные документы, имеющие к нему отношение, были в свое время опубликованы Н. Веселовским. Известно, что целью посольства было убедить Цэван-Рабдана отправить в Тобольск своих полномочных представителей для подписания договора о его добровольном переходе в российское подданство па условиях, аналогичных положению Аюка-хана. Когда такой договор будет подписан, «тогда уже,— гласит параграф 5 инструкции, данной И. Унковскому,— его императорское величество изволит его, яко своего подданного, от других оборонять, и китайского хана может сперва через посылку грамоты своей склонять, чтоб он ему, контайше, яко подданному его императорского величества, никаких обид не чинил, а буде того хан китайской не послушает, то сыщутся способы и силой сто к тому привесть, а от других его неприятелей может его императорское величество и оружием оборонять, и другие народы ближайшие повелит в его послушание привесть, и в том ему сибирскими своими вонски вспомогать».

По миссия И. Унковского не достигла цели. Цэван-Рабдан отказался перейти в российское подданство и не принял выдвинутого И. Унковскнм предложения о постройке на территории ханства русских крепостей с русскими гарнизонами, Столь радикальная смена позиции объясняется тем, что план присоединения к России всегда встречал сопротивление некоторых влиятельных лиц, окружавших джунгарского хана. Оппозиция этому плану резко усилилась в связи со смертью Сюань Е и вступлением на престол в Китае Инь Чжэня. Характерен в этом отношении ответ Цэван-Рабдана И. Унковскому. Он сказал, что «было де его наперед сего прошение, чтоб го-роды построить для того, что китайцы на улусы его чинили нападения, а ныне де старый китайский хан умер, а на место его сын вступил, который прислал к нему послов своих, чтоб жить по-прежнему в дружбе, также мунгальские и кошеуцкие (хошоутские из Кукунора.— И. 3.) послы к нему за тем же приехали, и китайцы де стали быть в худом состоянии, для чего ныне и городы ему, контайше, не надобны».

Цэван-Рабдан вновь выдвинул на первое место старые спорные вопросы о сборе ясака и о границе. Он говорил И. Унковскому, что «они от того сумневаются и так думают, когда Иртыш отнят, так и к ним будут». Нет сомнения, что активное продвижение линии русских поселений в верховья Иртыша и Енисея серьезно напугало Цэван-Рабдана и многих других владетельных князей Джунгарии.

Цэван-Рабдан направил в Россию вместе с И. Унковским своего нового посла Доржи, который 4 апреля 1724 г. был принят Петром в Петербурге. В ходе переговоров выяснилось, что Доржи не имел поручения говорить о переходе Джунгарии в российское подданство, равно как и о разведке недр русскими на территории ханства. Он был уполномочен говорить только о том, чтобы Россия и Джунгарское ханство жили в дружбе и согласии, чтобы Петр I приказал защитить Цэван-Рабдана в случае какого-либо нападения на него, чтобы власти возвращали в Джунгарию лиц, бежавших оттуда. Этими вопросами и ограничилась его миссия. Получив 28 сентября 1724 г. ответное письмо Петра I Цэван-Рабдану, в общей форме выражавшее согласие поддерживать традиционную дружбу, Доржи отправился на родину.

Было очевидно, что наступившее со смертью Сюань Е затишье на восточных рубежах ханства вернуло внешнюю политику его правителей в привычное русло. В спорных районах Южной Сибири вновь появились посланные Цэ-ван-Рабданом сборщики ясака, его посол в Пекине в 1726 г. снова поставил вопрос о возвращении ханству Хами, Турфана и территорий, отошедших к Халхе, усилился натиск ойратских феодалов на казахские кочевья в Семиречье. В 1723 г. Цэван-Рабдан, собрав крупные силы, нанес удар по владениям Большого и Среднего жузов Казахстана, подчинив большую их часть и превратив в своих данников.

Есть основание полагать, что и в эти годы Цэван-Рабдан не оставлял мысли о присоединении Халхи к Джунгарии. А. Позднеев, ссылаясь на халхаские аймачные хроники, сообщает, что хан Джунгарии пользовался каждым удобным случаем, чтобы поднять население Халхи против власти Цинов. В этих целях хан «постоянно волновал слотов и урянхаев, которые, состоя в плену у маньчжуров, были расселены в разных местах халхаских кочевьев... Такого рода беспокойства, возникавшие собственно под влиянием чжунгар... совершались на различных концах Халхи почти ежегодно и продолжались они вплоть до самой смерти Цэван-Рабдана».

В 1723 г. в Кукуноре вспыхнуло крупное восстание хошоутских владетельных князей во главе с внуком Гуши-хана Лубсан-Даньдзином. Целью восстания было свержение власти Цинов и восстановление былой самостоятельности хошоутских владений. Восставшие поддерживали контакт с ойратским государством в Джунгарии. Через год, однако, это восстание было подавлено цинскими войсками. Сам Лубсан-Даньдзин нашел приют и убежище у Цэван-Рабдана, который решительно отклонил требование пекинских властей о выдаче беглеца.

Взаимоотношения между Джунгарским ханством и Цинской империей в эти годы могут быть охарактеризованы как перемирие. В августе 1725 г. Л. Ланг писал в Петербург из Пекина, что цинские войска отошли от джунгарской границы, «однако же между китайским ханом и контайшею мир еще не учинен потому, что контайша у него взятые бухарские провинции Хами и Турфан назад требует, а оные уступить китайцы не хотят». Об этом же в мае 1727 г. писал в своем статейном списке граф Савва Рагузинский, возглавлявший российское посольство при переговорах с Китаем, завершившихся подписанием Кяхтинского договора 1727 г. «С контайшею не помирились,— писал С. Рагузинский в мае 1727 г.,— ибо они не дают завоеванных городов от контайши, а контайша без того не мирится. Правда, что армия их держала поле, а контайша генеральной баталии не смел дать, хотя китайцев никогда более 44 тысяч не было, хотя и разглашивали будто двести тысяч. Однако ж контайша частыми партиями более число разбил».

В нашем распоряжении очень мало данных о положении народных масс в ойратском государстве в годы правления Цэван-Рабдана. Но некоторое представление об этом можно составить по рассказу одного из ойратских перебежчиков, явившегося в мае 1726 г. в Верхиртышскую крепость, откуда он был доставлен в Тобольск. Этот ойрат по имени Баисхалан родился в урочище Баин-Ула. Его отец умер в ставке джунгарского хана, а брат четыре года назад решил бежать на Волгу, но был схвачен, «бит плетьми и клеймен на щеках горячим железом и на лбу, и натерли чернилами... Сам Баисхалан был тогда малолетен, и его не тронули». Упоминавшаяся уже нами ойратская женщина, беседовавшая с женой И. Унковского, говорила, что из-за войны с Китаем у людей «сбирают добрых лошадей и всякой скот и туда ж (т. е. на фронт, в войска.— И. 3.) посылают; для того они ныне в великой скудости пребывают... где ныне войска и много ли оных - про то она не знает, только де осьмой тому год (разговор происходил в 1723 г.— И. 3.), как мы в великом страхе пребываем, а от кого — о том не объявила и притом сказала: имею де я язык и ум, а действовать оным не смею, понеже всем было заказано под смертью, чтоб с русскими людьми ни о чем не говорить... И наши де все люди радуются, что с русскими стала быть дружба по-прежнему, а пред сим де временем всегда ожидали, что нас по рукам разберут и в чужие страны развезут».

Приведенные нами рассказы двух рядовых членов ойратского общества рисуют тяжкую жизнь народных масс Джунгарского ханства, бесправных и закабаленных, за счет которых ойратские феодалы вели войны и обогащались.

В конце 1727 г. Цэван-Рабдан умер. Первые сведения об этом доставил в Тобольск 13 декабря сержант Д. Ильин, ездивший в Джунгарию по поручению губернатора для переговоров о возвращении в Россию пленных и имущества, захваченных ойратами в ямышевских боях 1716 г. Д. Ильин рассказывал, что наследник Цэван-Рабдана Галдан-Церен обвинил свою мачеху Сетерджаб — жену умершего хана — и прибывших в ханскую ставку послов Аюки в том, что они отравили его отца. Рассказ Д. Ильина подтверждается и дополняется многими архивными документами. Из них выясняется, что начало этой драмы восходит к 1723 г., когда Цэван-Рабдан направил на Волгу посла сватать свою дочь за сына Акжа-хана. Для продолжения начатых переговоров с Волги в Джунгарию в 1724г. был послан зайсанг Ехе Абугай сватать дочерей Цэван-Рабдана в жены трем другим сыновьям Аюка-хана. Цэван-Рабдан тепло встретил калмыцкого посла и обещал «дочерей своих отправить, а за ними в приданое сто девок и для провожания послать восемь тысяч человек». В 1727 г. к нему прибыли с Волги новые послы, по приезде которых хан Джунгарии скоропостижно умер. Послы Аюка-хана были заподозрены в отравлении Цэван-Рабдана. Началась расправа. Галдан-Церен казнил четырех и отправил в ссылку двух членов калмыцкого посольства, заключил в тюрьму и держал год в заточении Ехе Абугая, а мачеху свою Сетерджаб и трех ее дочерей подверг мучительной казни. Ее сын Лоузан-Шоно, сводный брат Галдан-Церена, еще до этих событий бежал на Волгу и тем спасся от казни. Верховный лама Калмыцкого ханства Шохур-лама уже в феврале 1726 г. говорил майору Беклемишрял, что причиной бегства Лоузан-Шопо из Джунгарии было следующее: «Брат де его большей (т. е. Галдан-Церен.- И. 3.)... собрав войско, хотел его воевать, отчего убоясь, к нам и прибежал. И ныне де его по должности еродничсскон (внук Аюки-хана.— И. 3.) в чести содержат, а с ним де 8 человек приехали».

Сам Лоузан-Шопо объяснил свой приход на Волгу тем, что «он, Шуну, умершего Аюки-хана дочери его сын, и выехал в калмыцкие улусы за тем, что он как был в улусах отца своего, контайши, и его, Шунуя, все войско контайшиных улусов весьма любили и хотели по отце, Шунуя, учинить наследником. Чему завидуя, отца его, контайши, большой сын, а его, Шунуев, брат розноматерной на него, Шунуя, наговорил отцу их, контайши, умысли неподобные слова и учинил между ими, Шунуем и отцом его. вражду и ненависть, и отец их, контайша, хотел его, Шунуя, убить до смерти».

Иначе объяснял бегство и последовавшие за ним события новый хан Джунгарии Галдан-Церен. Его первый посол в Росси Боджир, прибывший в Тобольск 13 декабря 1727г., а в Москву 1 февраля 1728 г. и принятый Петром II, вручил письмо своего хана, в котором тот писал: «Брат мой меньшой к калмыкам ушед и с владельцем Дондук-Омбою соединясь, к мачехе моей прислал отраву, чтобы ею меня отравить. И помянутая моя мачеха, убояся тою отравою меня стравливать, рассуждая, что ежели про оное сведает мой отец, то ей не без беды пробудет, вымыслила оною отравить отца моего, что она и учинила, от чего он, отец мой, и преставился».

Несмотря на обилие документов, так или иначе касающихся указанных событий, остается все же невыясненным, какие причины удерживали Ехе Абугая более двух лет в ставке джунгарского хана, с какой целью прибыли к Цэван-Рабдану новые послы с Волги в 1727 г., какую роль во всей этой истории играл яд, кому, кем и с какой целью он предназначался. Показания источников позволяют высказать предположение, что переговоры о брачных союзах были не единственной целью миссии Ехе Абугая и других представителей Калмыцкого ханства, что намечавшиеся брачные союзы сами служили средством для достижения каких-то более широких целей, возможно, связанных с планом возвращения с Волги в Джунгарию калмыцких владетельных князей. Выше, ссылаясь на документы, мы уже говорили о том, что в 20-х годах ХУШ в. некоторые влиятельные круги калмыцкого ханства энергично отстаивали мысль о возвращении в Джунгарию. Мы могли бы значительно увеличить перечень документов, подтверждающих сказанное, но полагаем, что углубляться в эту тему не входит в наши задачи. Отметим лишь, что такого рода план больше всех должен был устраивать самого Цэван-Рабдана, но его отстаивали и некоторые калмыцкие князья, недовольные действиями российских властей.

В отсталом феодальном обществе, подобном ойратскому, смена одного правителя другим почти всегда сопровождалась более или менее значительными внутренними осложнениями в среде господствующего класса. В основе их лежала борьба за право наследования. Острота противоречий, их длительность и глубина находились в прямой зависимости от соотношения сил боровшихся группировок. Победившая группировка, придя к власти, начинала свою деятельность с того, что расправлялась с соперниками.

Так было и в Джунгарском ханстве. Выше мы уже говорили об острой борьбе, развернувшейся в ханской ставке после смерти Цэван-Рабдана, о казнях, ссылках и других карах, обращенных Галдан-Цереком против лиц, заподозренных в заговоре и отравлении хана Джунгарии. Показания источников позволяют предполагать, что в основе этих событий лежала борьба за власть группировок Галдан-Церена и его брата (по отцу) Лоузан-Шоно. Победила группировка Галдан-Церена, а враждебные ему лица были либо уничтожены, либо обезврежены. Однако сам Лоузан-Шоно бежал на Волгу, откуда он, как не без основания и предполагал Галдан-Церен, мог возобновить борьбу за власть в ханстве. Вот почему последний стремился захватить бежавшего в Калмыцкое ханство соперника.

С этой целью Галдан-Церен отправил к правителю Калмыцкого ханства письмо, в котором, сообщив о раскрытом заговоре и о принятых им против заговорщиков мерах, писал: «А ныне, ежели памятуя предков наших... дружбу, от Орлюка и поныне, и быть чтоб в добром состоянии, то Шону и Дондук-Омбу (тесть и союзник Лоузан-Шоно.— И. 3.) обоих, поймав, отдайте, а я недружбу взыщу». Галдан-Церен не раз обращался и к правительству России с требованием выдать Шоно, его жену и детей. Естественный конец этому делу был положен смертью Лоузан-Шоно, о чем в июле 1735 г. было официально сообщено послам джунгарского хана, явившимся для переговоров в Коллегию иностранных дел. «И оной Шуну,— было сказано послам,— ...предь давным уже временем умер, а детей после его смерти не осталось, а жена его... яко российская подданная... к отдаче им не надлежит».

Галдан-Церен в своей внутренней и внешней политике строго следовал линии Цэван-Рабдана. Подобно отцу, он заботился о развитии земледелия и всякого рода промыслов, которые при нем достигли сравнительно высокого уровня. Это подтверждают многочисленные показания очевидцев — русских послов, купцов и мастеровых, ездивших в Джунгарию или проживавших там. Так, переводчик М. Этыгеров, посланный в ) 729 г. из Сибири к хану Джунгарии, записал в своем путевом журнале, что в районе Талкинского перевала «имеетца пахоты контайшина владения бухарцов и калмыков», что он ехал «по правую сторону реки Цаган-Усуна мимо пашен бухарских», видел пашни в долинах рек Или и Эмель, а также в горах Тарбагатая.

Русский посол майор Угримов, находившийся во владениях Галдан-Церена в 1731 и 1732 гг., записал в своем дневнике много интересных сведений и наблюдений. По его данным, орошение пахотных угодий в долине Или у подножия Талкинского перевала производилось арыками, получавшими воду из р. Или; в долине р. Гурбульджин землю обрабатывали бухарцы, построившие для себя дома-«мазанки» и селившиеся, по-видимому, целыми поселками.

Возле ханской ставки располагался сад. «Был я во оном саду, писал Л. Угримов,- ...встретил нас один бухаретин... которой над теми садами имеет по указу своего владельца смотрение... В которых садах видно Пило довольно всяких дерев, и величиною оной сад, например, кругом будет версты три, которой огражден стеною из незженого кирпича выпитою выше сажени». По свидетельству Л. Угримова, таких садов в Джунгарии было довольно много. Они создавались и обслуживались руками «бухарцев», т. е. выходцев из Восточного Туркестана, но принадлежали эти сады джунгарскому хану и ойратской знати. Один сад Галдан-Церен дал во владение шведскому офицеру Ренату - участнику экспедиции Бухгольца, попавшему в 1716 г. в плен к ойратам, - который организовал в Джунгарии производство пушек и мортир. В сентябре 1732 г. Угримов посетил еще один сад, принадлежавший самому Галдан - Церену и располагавшийся в Илийской долине на берегу оз. Хашату-нор. Этот сад был огражден кирпичной стеной в окружности «верст на 5 или больше... где и прочего кирпишного строения имеется довольно, и птичные покои... А потом показывали оные сады, в которых довольно изобретено разных фруктов и овощей».

Мы не располагаем данными об общих размерах земледелия и садоводства в Джунгарском ханстве в годы правления Галдан-Церена, о степени удовлетворения потребностей ханства в земледельческой продукции за счет внутреннего производства. Но можно, не впадая в преувеличение, считать установленным, что при Галдан - Церене хлебопашество поощрялось так же, как и при его отце и деде, что земледелием занимались не только «бухарцы», но и ойраты, хотя число первых, вероятно, во много раз превосходило число вторых, что среди ойратской феодальной знати получило распространение культурное садоводство, обслуживавшееся трудом выходцев из Восточного Туркестана. Развитие земледелия среди коренного населения ханства сильнейшим образом тормозилось феодальными поборами и повинностями, забиравшими часто львиную долю трудовых затрат непосредственных производителей. Приведем для примера случай, сообщаемый нашими источниками. В конце 1744 г. один из ойратских подданных говорил русскому казаку Б. Поилову, что «приехал де в Канскую волость из землицы Зенгорской зайсан и по приказу Зенгорского владельца Галдан - Чирина во всех тех зенгорских волостях, также и в таутелеутах велено с каждой пяти десятки человек готовить по тридцать по три шубы». Особенно тяжело отражались на хозяйстве ханства воины. Для участия в них нередко привлекалось все трудоспособное мужское население, а в кочевьях оставались лишь древние старцы, женщины и малые дети. Майор Угримов 1 декабря 1732 г. писал сибирскому губернатору, что «сего лета и при урге у них людей оставалося токмо одни попы и бухарцы и несколько джиратов, с которыми их владелец всегда ездит на охоту, а прочие калмыки все до малого ребенка были изо всех улусов высланы па службу противу китайцев и казачьей орды».

Галдан-Церен прилагал немало усилий, чтобы улучшить существовавшие в ханстве промыслы и наладить некоторые новые производства. Сержант Д. Ильин, вернувшись из Джунгарии, рассказывал, что там самостоятельно делают ружья, порох и пули, добывают селитру, медь и железо. Важную роль в развитии литейного и пушечного производства сыграл Ренат, деятельность которого высоко оценивалась джунгарским ханом. Ренат говорил Л. Угримову, что он изготовил и сдал в армию Галдан-Церена 15 пушек четырехфунтовых, 5 пушек малых и 20 мортир десятифунтовых. Интересные сведения об этом производстве доставил в Россию дворянин города Кузнецка И. Сорокин, который в 1716 г. был взят в плен ойратами и жил среди них 14 лет, после чего был отпущен на родину. Когда Ренату понадобились люди «для перевозу дощенником через одно озеро Тексел на другой берег железной руды, то отданы ему были российских пленных сто человек, в том числе и он, Сорокин, при которой работе он, Сорокин, был до отпуску своего в Россию».

И. Сорокин рассказывал, что в окрестностях озера имелось довольно много железной руды, которую ойраты исстари добывали сами, затем везли вокруг озера на противоположный берег, в лес на горе. В этом лесу руду плавили в старину и плавят сейчас в горнах, а из полученного железа «делали (и ныне делают сами) турки, сабли, панцыри, латы, шлемы и прочее. И такого дела мастеров было у них и ныне есть близко тысячи человек». Недавно пленный шведский офицер Ренат изменил способ доставки руды к плавильным печам, построив дощаник, перевозивший руду с одного берега озера на другой, а оттуда «контайшины люди, взяв, возят в помянутую гору для плавки».

По свидетельству И. Сорокина, пушечное производство было создано в Джунгарии в середине 20-х годов XVIII в., еще при жизни Цэван-Рабдана. До этого Ренат в компании с другим шведским пленным, поручиком Дебешем, наладил и суконное производство, обучив этому ойратов. «Ныне в контайшиных улусах немалое число из природных койтайшинцов суконщики находятся».

Галдан-Церен при переговорах с Л. Угримовым неоднократно подчеркивал свое желание получить помощь России для налаживания в ханстве различных производств. В марте 1733 г. он сообщил Л. Угримову, что отправляет с ним своих послов с письмами, в которых будет просить императрицу Анну «прислать для обучения ко мне на время артилерных несколько мастеров, которые б умели пушки и мортиры делать и научили б наших людей стрелять... также и фабричных мастеров, которые б могли делать всякие материи, какие и у вас делаются — золотые, серебряные и шелковые, и наших бы людей тому обучили. Да с посланцом же своим посылаю я двух человек для обучения железного дела... которые б могли во всем железном мастерстве знать силу».

Халхасец Данжин, попавший в 1732 г. в плен к ойратам и бежавший в 1747 г. говорил в Тобольске местным властям, что при нем ойраты вырабатывали из тамошней селитры и серы порох. «А какие к деланию того пороха составы оне, зенгорцы, чинят, кроме того, что серу горючего и селитру толкут мелко и мешают с угольем, и пушки льют ли, того он не знает, понеже де он всегда находился у пазби овец».