|
Очерки
истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. Издательство
«Наука», Москва, 1967.
Глава VIII КАЛМЫКИЯ
В КОНЦЕ XIX—НАЧАЛЕ XX в. И В ПЕРИОД ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1905—1907
гг.
1.
Калмыкия в конце XIX и в первые годы XX в.
В конце XIX—начале XX в. Россия вступила в высшую и
последнюю стадию развития капитализма — империализм. В 1899 г. начался
мировой экономический кризис, который распространился и на Россию, где
он проявился в особенно тяжелой форме. Закрылись тысячи фабрик и заводов,
росла безработица, резко ухудшалось положение рабочих и крестьян России.
В невыносимо тяжелых условиях жили и национальные меньшинства, «инородцы»,
как их называли тогда в царской России.
В обстановке кризиса обострились классовые противоречия,
широкий размах приобрело рабочее, революционное и крестьянское движение.
Массовое рабочее движение в России проходило под руководством революционной
социал-демократической партии, деятельность которой неразрывно связана
с именем В. И. Ленина.
Исключительно тяжелым было в начале XX в. положение
трудового калмыцкого народа, подвергавшегося феодальной и капиталистической
эксплуатации и национальному угнетению.
В 1892 г. была проведена реформа, так называемое «освобождение
калмыков-простолюдинов» от власти нойонов и зайсангов. Эта реформа имела
некоторое положительное значение, так как способствовала проникновению
капитализма в Калмыкию. Но она была еще более половинчатой и запоздавшей
не только нежели крестьянская реформа 1861 г., но и по сравнению с реформами
на других окраинах тогдашней России. Феодальные пережитки были устойчивы,
их изживание — медленным.
О последствиях реформы 1892 г. современник событий,
внимательно наблюдавший за жизнью калмыков, Я.П. Дуброва писал, что «15
марта 1892 г. уничтожили крепостничество среди калмыков, фиктивно пристегнули
их по правам к свободному сельскому населению и только». И после издания
закона «калмыки по-прежнему остались таким же бесправным народом, с крайне
неупорядоченным социально-экономическим строем, с тем же чуждым всякой
системе и практической пригодности «Положением» 1847 года».
Нойоны, зайсанги и верхушка хурульного духовенства по-прежнему
оставались крупными владельцами скота и земли. Формально земля, пастбища
считались общинными, а на деле ими пользовались и распоряжались богачи,
феодалы и кулаки. Владея большими стадами скота, они фактически были владельцами
земли и воды, пастбищных и сенокосных угодий.
Достаточно хорошо изучивший жизнь и быт калмыков И.А.
Житецкий еще в конце прошлого столетия писал: «Эти степные богачи, с одной
стороны, фактически владеют всеми сенокосными и водопойными угодьями в
степи, а с другой — распоряжаются безраздельно обширными площадями степи
в силу того естественного преимущества, что где выпасаются их огромные
табуны лошадей или стада овец или верблюдов, там уже нет места для кочевья
небогатых хозяев-калмыков». В 1910 г. чиновник Управления калмыцким народом
Н. К. Яковлев, говоря о последствиях реформы 1892 г., писал: «Могут сказать,
что зайсанг Онкоров (Бегали) влияет уже не только как зайсанг, а как выдающийся
богач, но это не совсем так. Со времени освобождения калмыков от обязательных
отношений к нойонам и зайсангам прошло 18 лет, и при почти поголовной
неграмотности калмыков, пока не вымрет поколение стариков, подчинявшихся
зайсангам (до реформы 1892 г. — Ред.), влияние их будет достаточно сильно
проявляться».
Крупнейшими владельцами скота и земли в начале XX в.
в Калмыкии были князья Тюмень, Гахаев, Тундутов, зайсанги Бегали Онкоров,
Церен Бадмаев, Бальзанов, Дондуков и др. Если проникновение капитализма
в Калмыкию сказалось на приспособлении хозяйства бывших феодалов к рыночному
спросу, то формы эксплуатации ими рядовых калмыков в значительной степени
оставались феодальными.
Так, в Хошоутовском улусе калмыки-крестьяне целыми обществами
несли ряд феодальных повинностей в пользу князя Тюменя. Многие хотонные
общества калмыков платили ему как владельцу земли оброк деньгами и натурой.
Например, хотонное общество на урочище Машкина Коса, состоявшее из 25—30
кибиток-семей, платило князю Тюменю за пользование земельными угодиями
300 руб. в год. Калмыки другого хотона, жившие на острове Круглый в количестве
50—60 кибиток, платили ему 175 руб. Кроме того, каждая из этих кибиток-дворов
должна была накосить для князя тысячу снопов сена и нарубить две сажени
дров. Калмыки, жившие в урочище Коровья Лука, за пользование покосами
несли тоже определенную натуральную повинность. «Каждый калмык, — сообщает
источник, — получивший здесь (т.е. во владении Тюменя) пай, с которого
накашивают около 600 снопов сена, обязуется накосить для Тюменя 100 снопов
сена и нарезать сажень дров». Калмыки, проживавшие в той части улуса,
где содержался скот Тюменя, пасли его скот в порядке повинности. Эти факты
достаточно убедительно показывают, что в Хошоутовском улусе, в частности
во владениях Тюменя, и в начале XX в. продолжали существовать такие феодальные
формы эксплуатации крестьян-калмыков, как отработка и оброк в его натуральном
и денежном видах. В еще большей степени докапиталистические формы эксплуатации
трудовых калмыков сохранялись в степных улусах Калмыкии.
Калмыки Большедербетовского улуса с их оседлым земледельческо-скотоводческим
хозяйством раньше и в большей степени, чем степные скотоводческие улусы,
включились в товарно-денежные отношения. Однако и в этом улусе в начале
XX в. сохранялись пережитки феодализма.
Трудящиеся Калмыкии эксплуатировались не только старой
знатью — нойонами, зайсангами и духовенством, но и новыми степными богачами
— кулаками, вышедшими из калмыцких крестьян. Хозяйства таких крупных скотоводов,
как Кензеев, Цембелев, Леджинов, Лиджиев и других выходцев из среды простых
калмыков, приобретали товарный характер. У каждого из них насчитывалось
по несколько тысяч голов скота и лошадей. Эти новые степные хищники жестоко
эксплуатировали калмыцкую бедноту и батраков, нанимавшихся на пастьбу
скота и другие работы.
О том, как тяжело было положение бедняков, работавших
в хозяйствах этих «новых степных хищников», можно судить по делу братьев
Кензеевых, которое рассматривалось в астраханском окружном суде без участия
присяжных заседателей в сентябре 1901 г. Бога, Бава и Кеке Кензеевы были
первыми богачами в Малодербетовском улусе, «держали в руках» его «громадную
часть», В 1896 г. четыре калмыка, работавшие у Кензеевых, подали жалобу
заведующему южной частью Малодербетовского улуса о том, что Кензеевы подвергли
их пыткам, чтобы вынудить признание в краже тысячи рублей. Еще ранее Бова
разбил голову своему рабочему за то, что тот в бурю упустил часть стада.
«Все было пущено в ход», чтобы замять дело; только в 1901 г. суд над двумя
братьями состоялся (Бова умер в 1898 г.). Бога и Кеке Кензеевы были приговорены
к лишению всех прав и преимуществ и к отдаче в исправительное арестантское
отделение, первый на три года, второй — на полтора. Однако в 1910-е годы
Кензеевы снова называются в ряду первых калмыцких богачей.
В конце XIX—начале XX в. в Калмыкии усилился национально-колониальный
гнет царизма.
В 1900-х годах значительная часть территории Калмыцкой
степи отводилась под так называемые оброчные статьи, на которых паслись
многотысячные стада русских кулаков Поповых, Степаненко, Чаплыгиных, Мисюриных
и др. Большие участки степи были закреплены за русскими и украинскими
селами, где шел процесс расслоения крестьянства и выделения богатой верхушки.
В отношении изъятия царским правительством калмыцких земель особенно характерен
Большедербетовский улус. До середины XIX в. калмыки этого улуса имели
872328 дес. земли, а к концу XIX в. осталось у них всего 289835 дес.
Калмыки Багацохуровского и Хошоутовского улусов только
по закону о так называемой десятиверстной полосе на правом берегу Волги
лишились более 241 тыс. дес. лучших земельных угодий и водопоев.
В результате усиления феодальной и капиталистической
эксплуатации и национально-колониального гнета с конца XIX в. процесс
разорения калмыцких масс усилился, росло количество хозяйств малоскотных
и совсем не имеющих скота, расширялся отход обедневших калмыков на заработки.
О разорении и понижении платежеспособности трудящихся
калмыков говорит рост недоимок по налогам. Так, на 1 января 1900 г. недоимки
астраханских калмыков по кибиточному сбору составляли 267489 руб. 71 коп.,
а на 1 января 1901 г. они составили 303031 руб. 51 коп. В 1901 г. в связи
с переходом на подати со скота большая часть суммы недоимок была снята
— правительство понимало, что взыскание их безнадежно. Сумма недоимок
продолжала расти и в дальнейшем: если к 1 января 1902 г. она составляла
28380 руб., то к 1 января 1914 г. уже 76421руб.
Основная масса обедневших калмыков, лишившихся скота
и земли, уходила из аймаков и хотонов на заработки в соседние русские
села, казачьи станицы, на рыбные и соляные промыслы. Отходничество в начале
XX в. приняло довольно широкие размеры, охватывая в восточных, т.е. прикаспийском
и приволжском, улусах от 45 до 75 и более процентов всех хозяйств. Так,
в 1900 г. в калмыцких улусах Астраханской губ. было выдано калмыкам 17378
билетов и свидетельств для найма на работы, из них выдано выходцам из
Яндыко-Мочажного улуса 7982 билета, Малодербетовского—1945, Эркетеневского—
2710 и Хошоутовского— 782. В 1902 г. из 18730 билетов и свидетельств на
долю Яндыко-Мочажного улуса приходилось 10038 билетов, Эркетеневского
— 2647 и Хошоутовского — 833. Отходничество было развито и в других улусах
Калмыкии.
Несмотря на отсталость и забитость трудящихся калмыков,
живучесть пережитков феодально-патриархальных отношений и влияние ламаистского
духовенства, в начале XX в. уже сказывается их протест против тяжелых
поборов, насилий, угнетения. Одним из проявлений классового протеста было
обращение в Калмыцкое управление и в центральные учреждения с прошениями
и жалобами с наивной надеждой найти здесь защиту. В конце XIX—начале XX
в. калмыки в своих жалобах на нойонов, зайсангов и богачей часто указывали,
что те у них «захватили сенокосные и пастбищные угодья», «выгнали их с
лучших участков», «брали баранов за пользование пастбищами и сенокосами».
Осмеливались жаловаться и «а насилия со стороны представителей местного
начальства. Так, в 1899 г. калмык Дорджи Нармаев в своей жалобе писал:
«В последних числах ноября помощник попечителя г. Фельксов, разыскивая
по улусу беглых калмыков, прибыл ко мне в хотон с несколькими стражниками...
Сейчас же по прибытии г-н помощник стал бить во что попало как меня, так
и отца моего, 60-летнего старика... Избив нас, он приказал своим служащим
выбрать у меня и зарезать три барана, непременно черных. Сейчас же приказание
было исполнено».
Тяжелыми были условия работы отходников на рыбных промыслах.
Калмыки использовались на самых трудных работах, в основном на неводных.
Жили рабочие-калмыки в сырых, холодных, грязных бараках или же землянках
(турлушках) и дырявых кибитках. Нередки были случаи, когда хозяева промыслов
задерживали заработную плату рабочих-калмыков, избивали их. Так, например,
в одном документе 1903 г. сообщается, что заведующий фирмой известного
астраханского рыбопромышленника Сапожникова Пушкарев «ударил в лицо калмыка
за то, что тот опоздал на проверку». Несколько раньше содержатель промысла
Бирюзовского Фидуров «бил (калмыков) багром и ногами», не давал положенных
продуктов питания — чая и хлеба». На рыбных промыслах процветали обман,
обсчет, всевозможные вычеты и штрафы рабочих. Хозяева и приказчики промыслов
по своему усмотрению штрафовали рабочих за нарушение распоряжений администрации
и т. п. Эти штрафы и вычеты, широко применявшиеся на промыслах, сильно
снижали заработок рабочих. Нередко бывало так, что рабочие возвращались
домой с пустыми руками. Положение рабочих-калмыков, нередко не знавших
русского языка, было особенно бесправным.
В конце XIX—начале XX в. свое недовольство произволом
и усиливавшейся эксплуатацией рабочие-калмыки проявляли чаще всего в такой
форме протеста, как бегство с промыслов. В архивах отложилось немало документов,
свидетельствующих о групповых побегах рабочих-калмыков. Бежали с промыслов
рыбопромышленников Сапожникова, Хлебникова, Власовой и др. Интересны показания
самих рабочих-калмыков о причинах бегства. «Работа тяжела у Хлебникова
(рыбопромышленника). Нас заставляют, — писали ушедшие с работы калмыки,
— производить тягу на Беляшей тоне, которая находится от наших шалашей
верстах в 4—5, ходить пешком расстояние промеж тоней туда и обратно трудно».
Они указывали на неосновательные штрафы и на то, что их заставляли «вытягивать
положенное число тоней, несмотря на сильные штормы и на то, что вода идет
через бахилы от сильной моряны, вследствие этого некоторые заболевали,
других же рабочих вместо них не давали». В другой жалобе рабочие писали,
что держали их, «как скотину, не было помещения для жилья, харчей, топлива,
даже ковшика для воды». С конца XIX в. случаи бегства калмыков-рабочих
с рыбных промыслов становятся более частыми. Общение с русскими рабочими
помогало калмыкам осознать свои классовые интересы.
Результатом борьбы рабочих всего Волго-Каспийского бассейна
явилось издание правительством в 1904 г. «Врачебно-санитарных правил для
Волго-Каспийских рыбных промыслов». Это было одно из первых законодательных
постановлений, изданных для упорядочения бытовых условий работы на предприятиях
рыбной промышленности. |