Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. Издательство «Наука», Москва, 1967.

Глава IX КАЛМЫКИЯ В 1907—1914 гг.

2. Политика царского правительства

Аграрный кризис в России в начале XX в., выражавшийся в социальном расслоении крестьянства, в обезземелении бедноты под влиянием развивавшихся в сельском хозяйстве капиталистических отношений, приводил к обострению классовых противоречий в деревне, что проявилось в революции 1905—1906 гг. Попытки правительства найти выход из создавшегося положения породили аграрную политику П. А. Столыпина. Указ 9 ноября 1906 г. и закон от июня 1910 г. разрешали выход крестьян из общины и закрепление за ними участков земли, что на деле означало наделение кулаков лучшими землями и дальнейшее разорение крестьянской бедноты. Целью столыпинской аграрной политики являлось создание в среде крестьянства кулацкой верхушки, которая должна была служить экономической и социальной опорой для царизма в деревне.

Результаты столыпинской реформы были более заметны на юге и юго-востоке Европейской России, в том числе и в губерниях и уездах, примыкавших к Калмыцкой степи, особенно в Ставропольской губ. Причиной этого было то, что в районах, где помещичье землевладение не было особенно развито, еще во второй половине XIX в., а особенно в XX в. процесс развития капиталистических отношений в сельском хозяйстве шел интенсивно. В Ставропольской губ. к 1914 г. около четверти всех крестьян выделилось из общины. Часть крестьян — бедняки — ликвидировала самостоятельное хозяйство, продавала участки надельной земли, становилась безземельной; другая часть округляла свои хозяйства покупкой и арендой земли. За 1906—1913 гг. в Ставропольской губ. было совершено 26 800 сделок на продажу 215 542 дес. надельной земли на сумму более 18 млн. руб. В 1910-е годы около 30% крестьянских хозяйств не имели рабочего скота, в то время как 67% его держали 16% хозяев. Ту же картину дифференциации крестьянства дают и сведения о посеве. Не имевшие посева и сеявшие до 10 дес. составляли 56% хозяйств, площадь их посева занимала лишь 17% общей посевной площади; 40% посевов принадлежало 12% хозяйств. Крестьяне богатеи прибегали к аренде земли, к использованию наемного труда пришлых сезонных рабочих, безземельных батраков и так называемых иногородних крестьян, не имевших надельной земли. Одной из главных отраслей сельского хозяйства было в Ставропольской губ. скотоводство и особенно разведение тонкорунных овец со сбытом шерсти в Ростов-на-Дону. В XX в. быстро росла посевная площадь под пшеницей, развивалось торговое земледелие. Усиливалась дифференциация крестьянства и в Астраханской и Саратовской губерниях. Среди калмыцкого населения столыпинская реформа не проводилась, но процессы, происходившие в крестьянской среде примыкавших к степи районов, близко коснулись Калмыкии.

Калмыцкая степь к началу XX в. была охвачена кольцом русских и украинских поселений, которые располагались также и внутри степи по пересекавшим ее трактам. Возникновение этих селений явилось следствием крестьянской колонизации, распространявшейся из перенаселенных центральных губерний на юг и юго-восток. Рост населения русских и украинских сел, расширение хозяйства крестьянской верхушки, обезземеление бедноты — все это вызывало стремление использовать тем или иным путем земельные пространства Калмыцкой степи, не занятые оседлым населением и еще не распаханные. Царское правительство и русская администрация на местах шли навстречу представителям крестьянской сельской буржуазии, предоставляя им узаконенные возможности расширения своего хозяйства на территории Калмыкии.

Одной из них была аренда крестьянами на территории степи пахотных угодий и сенокосов по договорам с попечителями улусов или с крупными землевладельцами из калмыцкой среды.

Среди крестьянства, арендовавшего землю в Калмыцкой степи, выделялись две группы. Бедные крестьяне вынуждены были прибегать к аренде, так как страдали от малоземелья и разорения вследствие происходившего в крестьянской деревне интенсивного процесса социального расслоения. В Калмыцкую степь переселялись, спасаясь от малоземелья, крестьяне Ставропольской, Саратовской и Самарской губерний, которые арендовали землю у богатых калмыков. Так, осенью 1909 г. на верхнем участке острова Шамбай в Александровском улусе поселилось 20 семейств из Саратовской губ., арендовавших землю у князей Тюменей. Другую группу крестьян-арендаторов составляли представители богатой крестьянской верхушки, видевшие в аренде средство расширения своего развивавшегося на капиталистической основе хозяйства или спекуляции землей. Еще в 1895 г. астраханский губернатор писал в департамент государственных имуществ: «На торгах земля остается обыкновенно за крупными овцеводами, которые эксплуатируют ее в большей части для целей овцеводства, а в меньшей же части — путем отдачи ее для обработки безземельным крестьянам (преимущественно выходцам из средней России) из трети или половины урожая». Арендуя землю по баснословно низкой цене, кулаки-спекулянты сдавали ее крестьянским беднякам за 1/2—1/3 урожая, получая сказочные барыши. В 1895 г. в Большедербетовском улусе русские крестьяне арендовали 10058 дес. пахотной земли, из них 6708 дес. из паев калмыков-простолюдинов. В 1905 г. нойон Гахаев сдал в том же улусе 40 тыс. дес. в аренду ставропольскому кулачеству по 5 руб. за 1 дес.

Размеры аренды часто достигали нескольких тысяч десятин. В 1906 г. кулак с. Золотухина Клицин арендовал 4238 дес., кулак с. Михайловки Чаплыгин — 4205 дес. Согласно отчетам Управления калмыцким народом за 1893, 1900, 1906 гг., почти 4/5 всей сданной в аренду земли находилось в руках верхушки русского крестьянства. Остальная часть арендовалась крестьянскими обществами, но под этой вывеской также часто орудовал кулак. Сдача земли под распашку допускалась только в пяти родах Малодербетовского улуса: Зетовом, Тебектеровом, Капкан-киновом, Шеретовом, Бага-Манлан-Шебенеровом, в остальных улусах она была воспрещена приговорами улусных сходов. Однако это не мешало крестьянам-кулакам арендовать землю под распашку у отдельных калмыков и у старшин аймачных и хотонных обществ частным образом.

Арендные цены на пахотную землю, которые постепенно росли, и в начале XX в. оставались очень низкими. В Астраханской губ. один из оброчных участков (№ 8) в 4238 дес. в 1893 г. сдавался за 160 руб. (т.е. около 4 коп. за 1 дес.), в 1899 г. — по 14 коп. за 1 дес., в 1906 г. — по 42 коп. В Малодербетовском улусе в 1896 г. крестьяне с. Торгового арендовали 13937 дес. за 836 руб., а крестьяне с. Валуевки в Манычском улусе— 13 996 дес. за 839 руб. В Болынедербетовском улусе цены были выше: по 2—3—5 руб. за 1 дес. в начале XX в. Несмотря на это высокая плодородность земель улуса давала русской сельской буржуазии высокие доходы. Крестьянская аренда в Калмыцкой степи достигала огромных размеров, чему во многом способствовали низкие арендные цены на землю.

В условиях перехода калмыков Малодербетовского и Манычского улусов к оседлому скотоводческо-земледельческому быту получила распространение совместная распашка земли крестьянами и местным калмыцким населением, оформлявшаяся специальным договором. Совместная распашка была разрешена астраханским губернатором в 1892 г. для того, чтобы русские научили калмыков земледелию. Однако часто калмыки, не ведя собственного земледельческого хозяйства, сдавали землю русским крестьянам из части урожая. В 1909 г. калмыки сдавали крестьянам из части урожая 4821 дес. своей пахотной земли, что составляло 36% от общего количества пашни в Калмыцкой степи Астраханской губ.

Кроме аренды земли под распашку в Калмыцкой степи была распространена аренда сенокосных угодий, которая разрешалась Управлением калмыцким народом и которой широко пользовались богатые скотоводы. Так, г. Черный Яр по контракту с Управлением от 18 июня 1896 г. имел в 12-летней аренде 19828 дес. земли в Калмыцкой степи с правом выпаса скота и сенокошения без распашки; запрет распашки, однако, постоянно нарушался. Калмыки Нетебчекин-Тукчинерова рода сдавали покосы в урочище Дамман богачу Донцову за 290 руб. и Булгакову за 175 руб. Крестьяне сел Аксая и Абганерово, снимая покосы у Абганер-Кет-ченерова рода, приезжали за 80—90 верст. За право пользования покосами крестьяне расплачивались копнами сена, отдавая 1/2 или 1/3 часть урожая. Зимой, взяв право на выпас скота, они пригоняли его к своим стогам, стараясь провести зиму на подножном корму. Стога могли стоять по нескольку лет, дожидаясь голодного года, когда будет высокая цена на сено. По всему Малодербетовскому улусу начиная с кочевий Бекмин-Шебенерова рода шли на юг стога, принадлежавшие русскому крестьянству. Обычно крестьяне снимали паи сенокосных угодий у богатых калмыков из доли урожая, а у бедных — за деньги.

Используя стесненное экономическое положение рядовой калмыцкой массы, крестьяне-скотоводы скупали у нее покосы по низким ценам, перепродавая сено в голодные годы по высокой цене. Многие крестьяне-предприниматели покупали сенные угодья у отдельных членов калмыцких обществ, занимавших видное общественное и хозяйственное положение и не считавшихся с интересами рядовых калмыков своих общин. Так, крестьяне с. Элисты купили у старшины Кюрюнчуй-Сабхалова рода Икицохуровского улуса урочище Бачкин-Гелюнгин-Царын за 300 руб. и не допустили пришедших туда калмыков косить сено.

Путем скупки и аренды покосов в Калмыцкой степи кулачество, владевшее сенокосилками, сосредоточивало в своих руках огромные запасы сена. В 1901 г. кулаки Ф. Васильев и П. Забейворота подали прошение ставропольскому губернатору об отдаче им в аренду без торгов участка № 8, так как «на этом участке, находящемся в пользовании три года, сделаны значительные запасы (640 саженей) сена стоимостью около 30 тыс. руб., которых в случае перехода в другие руки участка они должны лишиться, так как перевезти невозможно».

Кроме аренды пахотных земель и сенных покосов, крестьянство заключало с улусными управлениями контракты на выпас своего скота в Калмыцкой степи. Первоначально выпас постороннего скота в степи был допущен в 1892 г. в качестве временной меры, вызванной такими чрезвычайными обстоятельствами, как появление чумы и прекращение перегона скота из Астраханской губ. в Донскую область и на Северный Кавказ и обратно. Однако с этого года практика выпаса крестьянского скота стала постоянной. В этом вопросе царское правительство руководствовалось интересами крупных скотоводов-крестьян, нуждавшихся в обширных пастбищах. Крестьяне заключали контракты с улусным управлением и вносили сбор в улусные кассы. «Временные правила о выпасе скота посторонних лиц в Калмыцкой степи Астраханской губ.» от 9 января 1910 г, устанавливали определенную ежегодную плату за выпас: 1 руб. 56 коп. — 1 руб. 92 коп. с головы за верблюдов и крупный рогатый скот, 72 коп.—92 коп. за мелкий скот, от 1 руб. 20 коп. до 1 руб. 44 коп. с овцы испанской породы. Плата за прогон по степи составляла 1 коп. с головы крупного скота и 0,5 коп. с мелкого.

По официальным данным, в 1909 г. в Калмыцкой степи Астраханской губ. (без Харахусовского и Эркетеневского улусов) паслось по контрактам 73 047 условных голов крестьянского скота (4 головы мелкого скота приняты за 1 голову крупного), из которых 50515 голов приходилось на Малодербетовский и Манычский улусы. Крестьяне и казаки часто пасли большие стада самовольно, без контрактов, так как в условиях обширной и малонаселенной степи можно было легко избежать контроля. Так, по Манычскому улусу в 1909 г. был составлен 91 протокол за самовольный выпас 6603 голов крупного и 21 667 голов мелкого скота. Таким образом, действительные цифры по выпасу некалмыцкого скота в Калмыцкой степи в данный период намного превышали данные официальной статистики. В 1914 г. по всем улусам Астраханской губ. по контрактам паслось 159207 голов (в тех же условных единицах), а штрафного скота было учтено 64759 единиц. «Посторонний» скот в Калмыцкой степи принадлежал крестьянам-скотоводам соседних губерний: Ставропольской, Астраханской, Саратовской, Области Войска Донского. Астраханский скот проникал во все улусы, ставропольский — в Малодербетовский, Большедербетовский, Манычский, Икицохуровский, Эрке-теневский; саратовский (из Царицынского уезда) — в Малодербетовский; Донской области — в Большедербетовский, Малодербетовский и Манычский.
Хищническая эксплуатация степных пастбищ приводила к их быстрому истощению, образованию через 5—6 лет песков. Особенно способствовал этому хищнический способ выпаса испанской овцы. Однако попечители улусов не считались с интересами калмыков. Подкупаемые русскими кулаками, они за бесценок разрешали выпасать на общественных калмыцких землях громадные отары овец. Так, калмыки Ульдючиновского аймака Манычского улуса выступили в 1910 г. с протестом против выпаса испанской овцы на территории аймака, так как от этого подножные травы ухудшаются.

Энергичные протесты калмыков-скотоводов и особенно давление Военного министерства, начавшего создавать в степи ремонтное коневодство, нуждающееся в угодьях, заставили астраханского губернатора ограничить выпас скота русских скотоводов: в 1910 г. плата за выпас была увеличена в 4—5 раз. Это задевало интересы русских «шпанководов». Когда конфликт дошел до Министерства внутренних дел, П. А. Столыпин принял сторону «шпанководов» и сделал выговор астраханскому губернатору за излишнее стеснение развития тонкорунного овцеводства, «имеющего важное значение в нашей фабричной промышленности». Русские «шпанководы» одержали победу.

Кроме того, крестьянство брало у государства на оброк земли, выделенные в Калмыцкой степи под так называемые оброчные статьи, размеры которых постепенно увеличивались и к 1913 г. составили около 1 млн. дес.

Перечисленные формы использования Калмыцкой степи для крестьянского хозяйства были узаконены правительством. Но широко были распространены и самочинные захваты, к которым прибегало зажиточное крестьянство, надеясь на покровительство со стороны местных русских чиновников. Особенно пострадало в этом отношении население Малодербетовского и Манычского улусов, а также участков так называемой 10-верстной полосы на правом берегу Волги. Юридически 10-верстная полоса должна была находиться в совместном пользовании калмыков и крестьян без права обзаведения постройками, фактически она оказалась потерянной для калмыцкого скотоводства. Эта территория составляла 267 834 дес., из которой под усадьбами крестьян находилось 299 дес., под пашней — 30326 дес., под сенокосом — 2076 дес., а остальная земля использовалась как выпас для скота. В районе 10-верстной полосы еще в XIX в. возникло множество хуторов; зажиточное крестьянство широко использовало пастбища на территории этой полосы для расширения своего скотоводческого хозяйства. Обращение к русской администрации с жалобами на самовольные распашки калмыцких земель, на сокращение сенокосных и пастбищных угодий, на выпас «постороннего» скота в степи не встречало реальной поддержки. Правительство ничего не сделало, чтобы воспрепятствовать крестьянским захватам в районе 10-верстной полосы, хотя вопрос об этом для калмыцкого населения являлся существенным. Калмыки даже подавали представление в I Государственную думу, где, правда, ограничились лишь умеренными требованиями о прекращении в этом районе дальнейших отчуждений. Однако правительство оставило их представление без ответа, так как положительное решение этого вопроса затронуло бы интересы кулацкой крестьянской верхушки.

Таким образом, аграрная политика царского правительства вела к возникновению антагонизма между русским и украинским крестьянством, особенно его кулацкой верхушкой, и местным населением Калмыцкой степи. Однако крестьянская колонизация имела и другие последствия: она послужила толчком к переходу ряда калмыцких хозяйств от кочевого скотоводческого быта к оседло-земледельческому, причем кочевник-калмык именно у русского крестьянина заимствовал опыт ведения земледелия. От русского населения в жизнь калмыков, переходивших к оседлости, проникали элементы культуры: калмыки строили по образцу крестьян дома, постройки для скота, улучшали приемы ведения скотоводства, перенимали опыт обработки полей и более совершенные сельскохозяйственные орудия, усваивали русский язык. Одним из результатов столыпинской политики в русских селениях была классовая дифференциация крестьянства. Калмыки-батраки у крупных скотоводов-крестьян нередко работали рядом с русскими батраками, потерявшими самостоятельное хозяйство; с другой стороны, русские батраки нанимались и к богатым калмыкам. Аналогичные явления наблюдались на рыбных промыслах, где работали и русские рабочие и рабочие-калмыки. Так создавались предпосылки классовой солидарности обедневших слоев калмыцкого народа, русского батрачества и русских рабочих.

Политика правительства по отношению к разным слоям калмыцкого общества носила ярко выраженный классовый характер. В 1909 г. съезд улусных попечителей и уполномоченных от улусов наметил основы для внутриулусного распределения угодий, чтобы урегулировать землепользование калмыков. В 1910 г. состоялось распределение угодий по аймакам в тех улусах, где раньше этого не существовало; таким образом, калмыцкое население было прикреплено к определенным угодьям, что способствовало переходу калмыков к оседлой жизни. Вопрос этот в 1910-е годы был подвергнут обсуждению после многолетнего перерыва, вызванного неудачей опытов 1840-х и 1850—1860-х годов. Земельная норма, установленная в 1846 г. для калмыков, желавших перейти к оседлому образу жизни (30 дес. земли и 6 дес. в запас), была принята и теперь, причем предполагалась выдача калмыкам крепостных актов на владение. Главный попечитель калмыцкого народа выработал специальную инструкцию в развитие закона 1846 г. и представил ее на утверждение Министерству внутренних дел. Но в министерстве был подготовлен собственный законопроект о поземельном устройстве калмыков на основе все тех же норм 1846 г. с определенной тенденцией создать в Калмыцкой степи обстановку, которая способствовала бы приобщению «этих инородцев к русской гражданственности и культурным формам оседлого крестьянского хозяйства». Надел в 30 дес. считался достаточным «для сохранения и развития скотоводческого промысла широких масс калмыцкого населения».

Вместе с тем главный попечитель калмыцкого народа, считая, что мелкие калмыцкие хозяйства могут довольствоваться земельной нормой в 30 дес., в то же время обращал внимание на необходимость поддержки крупных, в сущности кулацких, ското-коневодческих хозяйств, которые, по его мнению, являлись «носителями прогресса в степи, заключая в себе все, что есть в степи сильного и культурного» и составляя «неиссякаемые и развивающиеся источники пополнения армии лошадьми». Поэтому, по мнению главного попечителя, «было бы большой и непоправимой государственной ошибкой оставить без особого попечения интересы названных групп калмыцких хозяйств».

В связи с начавшейся в 1914 г. первой мировой войной проект обоседления калмыков не был осуществлен.

Во время реформы 1892 г. нойоны и зайсанги получили от царского правительства большие денежные вознаграждения. В дальнейшем оно поощряло предпринимательскую деятельность бывших владельцев, выдавая им ссуды и сдавая оброчные угодья на выгодных условиях. Местная администрация поощряла произвол калмыцкой верхушки в отношении народной массы. Об этом красноречиво свидетельствует прошение калмыков Болыпедербетовского улуса, поданное в 1910 г. в Министерство внутренних дел: «Умерший нойон Гахаев десять лет почти даром арендовал громадные пространства, наживая на наших землях сотни тысяч. . . Теперь его жена», у которой 3 тыс. дес. земли, «обирает калмыков и не платит долги мужа», а начальство заставляет «прощать ей эти долги» и заключать с ней «мировые сделки», «все начальство на ее стороне, так как она дает им взятки».

В своих воспоминаниях А. Г. Маслов приводит яркие факты жестокостей и насилий, которые терпели бедняки-калмыки от зайсангов и богачей-калмыков; жаловаться представителям русской администрации было бесполезно.

Царское правительство поддерживало русских рыбопромышленников в Нижнем Поволжье. Идя навстречу их интересам, русская администрация часто ущемляла интересы калмыцкого населения, пресекая его попытки завести самостоятельные рыболовные хозяйства. Так, в августе 1910 г. общество калмыков Багацатановского аймака Яндыко-Мочажного улуса возбудило ходатайство предоставлении ему в арендное содержание на 6 лет казенных вод Ватажского участка, который ранее был снят ими всего на год. Калмыки этого аймака были в экономическом отношении мало обеспеченными: на 5625 человек населения и 1021 хозяйство приходилось всего лишь 5223 головы крупного рогатого скота и 4937 — мелкого. Однако, несмотря на ходатайство, Министерство земледелия распорядилось о торгах, в результате которых рыбный участок получил рыбопромышленник Блохин за 1250 руб. (вместо прежних 775 руб.). Даже когда калмыки предложили за участок 1350 руб., их просьба была отклонена.

Колониальная политика царского правительства в Калмыкии находила выражение и в налоговой политике.

Реформа 1892 г., освободившая простолюдинов-калмыков от крепостной зависимости, уничтожила также существовавшую систему денежного сбора (албана) в пользу нойонов и зайсангов. На калмыков, включенных в состав «свободных сельских обывателей», т.е. приравненных к русскому крестьянству, распространилась новая система налогового обложения. Налоги с 1892 г. стали поступать в государственную казну. Таким образом, в лице калмыцкого населения русский царизм получил новую группу налогоплательщиков. Единицей налогового обложения вначале была кибитка или всякое заменяющее ее жилье. Размер кибиточного сбора составлял 6 руб. в год. Закон 16 марта 1892 г. устанавливал определенный порядок раскладки и сбора налогов с калмыцкого населения. На его основании распределение суммы кибиточного сбора по улусам и аймакам производилось в Астраханской губ. Управлением калмыцкого народа с последующим утверждением астраханским губернатором, а в Ставропольской губ. — главным приставом кочующих в этой губернии народов с последующим утверждением ставропольским губернатором. Раскладка суммы сбора, причитающейся с аймака, между отдельными кибитковладельцами предоставлялась аймачным сходам. При этом аймачному сходу разрешалось, сообразуясь с платежеспособностью отдельных кибитковладельцев, уменьшать причитающийся с них по раскладке платеж и вовсе освобождать их от него с распределением слагаемой суммы на другие кибитки, однако размер надбавки на каждого кибиткойвладельца не должен был превышать 20 % установленного сходом среднего окладного сбора. В данном случае правительство рекомендовало оправдавшую себя в русских условиях мирскую раскладку повинностей, но с некоторым ограничением (надбавки не выше 20%). Хотя аймачному сходу и была дана возможность исходить из платежеспособности, но отклонения от среднего окладного сбора допускались незначительные, в силу чего сумма налога с малоимущих калмыков и калмыцких богачей была почти одинаковой.
При такой системе обложения рядовая калмыцкая масса оказывалась в тяжелом положении, а верхушка калмыцкого общества из числа бывших нойонов и зайсангов, которые после реформы в большинстве случаев сохранили крупные скотоводческие хозяйства, была обложена незначительным налогом, как и богачи-скотоводы из простолюдинов.

Введенная система налогового обложения скоро показала свою несостоятельность, так как она привела к разорению калмыцкой массы и к снижению ее платежеспособности, что в свою очередь вело к сокращению собираемого в Калмыцкой степи налогового сбора.

Поэтому законом 10 июня 1900 г. была установлена новая система взимания налогов, по которой единицей обложения стал скот. Так как скот являлся в калмыцком хозяйстве мерилом хозяйственного благосостояния, то в основу налогового обложения был положен принцип учета хозяйственного состояния и платежеспособности кибитковладельцев. В связи с этим введение в Калмыцкой степи налога на скот являлось шагом вперед по сравнению с кибиточным сбором. Это означало увеличение суммы налога с представителей калмыцкой верхушки, владевшей большим количеством скота. Царское правительство нуждалось в огромных денежных средствах, которые оно стремилось изыскать и в национальных окраинах. В Калмыцкой степи в налоговом отношении интерес могла представлять в основном богатая скотом верхушка калмыцкого народа, в массе своей постепенно нищавшего и разорявшегося. Поэтому царизм в собственных экономических интересах вынужден был оказать давление на богатых представителей калмыцкого народа, взимая с них значительную долю налога.

Новый сбор со скота в Калмыцкой степи составлял 40 коп. с 1 головы крупного рогатого скота и лошади, 75 коп. с верблюда, 5 коп. с овец, коз и свиней. Молодняк совсем освобождался от обложения. Перепись скота и исчисление суммы сбора производились в улусах раз в два года. Взимание сбора производилось в улусах демчеями (сборщиками) по окладным книгам, составленным на два года, причем каждый скотовладелец платил за то число голов, которое у него было при переписи.

Установленный порядок сбора по окладным книгам двухлетней давности не давал возможности полностью и точно учитывать благосостояние налогоплательщиков в каждый момент сбора податей. К тому же богачи преуменьшали имеющееся у них количество скота, чтобы уменьшить и сумму налога.

Кроме подати со скота, являвшейся основной, калмыки выполняли целый ряд повинностей (денежных и натуральных), из которых самой тяжелой была подводная, состоявшая в обеспечении служебных разъездов чиновников, полицейских стражников, провоза арестантов. На нее уходило 55% всей суммы мирских расходов (75071 руб.). Такое дорогое содержание подвод было обусловлено крайней централизацией улусного управления, которое делало необходимыми частые выезды в степь. Дорожная повинность заключалась в поставке лошадей для починки дорог и лесоразведения, квартирная — в выставке кибиток с отоплением для должностных лиц улусной администрации, там где не было улусных домов.

Порядок отбывания повинностей сводился к следующему: Управление калмыцким народом обязано было определить общую сумму повинностей, причитающихся ко взысканию с улусов, и пропорционально количеству скота вычислить сумму для улусов. Распределение этих повинностей производилось на улусных сходах, которые происходили раз в три года. В распределении подводных нарядов учитывалось количество лошадей и верблюдов в отдельных родах. Выставка кибиток для представителей администрации входила в обязанность тех, кто по отдаленности или недостатку лошадей и верблюдов менее всего участвовал в подводной гоньбе.

Кроме этих повинностей в смету вносились незаконно некоторые другие: на покупку тарантасов, выдачу прогонных денег, на жалованье должностным лицам общественного управления калмыцким народом (демчеям и заседателям зарго), ламаистскому духовенству и т. п., на что взималось по улусам до 41% «мирского» сбора (57349 руб. из 139850 руб.). Независимо от установленной официально суммы поулусных сборов в Калмыцкой степи существовали так называемые темные сборы, которые взыскивались выборными должностными лицами общественного управления негласно (около 62 тыс.), что вместе с «гласными сборами» составляло в 1900-х годах 200 тыс. руб.

Облагая калмыков значительным налогом и сборами, правительство отпускало крайне недостаточные средства на школьное дело и медицинское обслуживание.

О разорении калмыцкой массы свидетельствует рост недоимок. Недоимки составляли от 1/3 до 1/2 оклада налога со скота. Так, к 1 января 1908 г. недоимка составила 46779 руб. В 1912 г. недоимки по налогу со скота составляли 69991 руб. С 1907 до 1914 г. размеры недоимок возросли с 46779 до 100016 руб., т.е. более чем в 2 раза.

Рост недоимок из года в год происходил с катастрофической быстротой, что свидетельствовало о резком понижении платежеспособности населения Калмыцкой степи вследствие разорения рядовой калмыцкой массы.

После реформы 1892 г. в административно-общественном устройстве Калмыцкой степи произошли некоторые изменения.

Реформа 1892 г. лишила нойонов и зайсангов прав по управлению улусами и аймаками. Система попечительств, установленная еще Положением 1847 г., была сохранена и усилена.

Главным попечителем калмыцкого народа являлся астраханский губернатор, при котором находилось Главное управление калмыцким народом, представлявшее собой особую канцелярию губернатора по калмыцким делам, возглавлявшуюся заведующим калмыцким народом. В их непосредственном подчинении состояли улусные попечители и управления при них: отсюда посылались инструкции, указания, сюда представлялись приговоры органов калмыцкого самоуправления на утверждение. Калмыцкое управление в свою очередь по делам о калмыках сносилось с восьмым департаментом Земского отдела Министерства внутренних дел.

Таким образом, попечительская власть русских чиновников в калмыцких улусах не только сохранилась, но и усилилась после реформы 1892 г.

В Калмыцкой степи существовало местное самоуправление, органами которого для улусных обществ являлся улусный сход, созывавшийся раз в три года, для аймачных обществ — сход, созывавшийся по требованию улусного управления и старшины, для хотонных обществ — хотонные старосты.

К началу XX в. число аймаков и хотонов по улусам, а следовательно, и число старшин и старост достигало 300—450 по улусу. Обязанности этих лиц по управлению сводились в основном к созыву сходов по распоряжению начальства, вручению повесток суда — зарго, привозу провинившихся калмыков в улусную ставку. Калмыцкое самоуправление в аймаках оставалось на бумаге. Аймачными старшинами часто были прежние зайсанги, которые, пользуясь живучестью феодальных пережитков в Калмыкии, допускали самоуправство и насилия.

На съезде попечителей в 1904 г. вопрос о реорганизации местного управления подвергся обсуждению. Предлагалось создать вместо 284 — 43 аймака, которые соответствовали бы волостным обществам у крестьян. Хотя улусные съезды согласились на эту реформу, правительство не торопилось с ее осуществлением, и она была отложена ввиду больших расходов на строительство зданий улусных управлении.

Только в 1910 г. была проведена административная реформа. Аймаки и хотоны были укрупнены применительно к русским селам и волостям. С 1910 г. число аймаков сократилось с 198 до 43, а число хотонов с 772 до 180. При этом аймаки, соответствовавшие крестьянским волостям, состояли из нескольких прежних аймаков.

Улус, состоявший из нескольких аймаков, представлял административную единицу. На улусных сходах, состоявших из представителей от 20 кибиток аймачных обществ, из старшин, старост, попечителей улуса и помощников, обсуждались вопросы распределения податей и повинностей, постройки школ, содержания приемных больничных покоев и т. д.

Аймачное (волостное) правление состояло из старшины и аймачного схода, а хотонное — из старосты и хотонного (сельского) схода. Их компетенция в основном ограничивалась отдельными вопросами, касавшимися хозяйственных нужд аймаков и хотонов, сборов податей и т. п. Калмыцкое местное самоуправление сводилось к решению некоторых внутренних и хозяйственных вопросов, но и то под контролем попечителей из русского чиновничества.

Попечитель улуса являлся главным лицом по управлению калмыками данного улуса. В круг его обязанностей и деятельности входили административно-полицейские меры, исполнительная власть, председательствование на улусных сходах и на суде — зарго, надзор за общественными организациями, за должностными лицами, за взносом сборов и недоимок, за отбыванием повинностей.

Местными судебными органами в Калмыкии являлись улусные зарго, действовавшие на правах волостных расправ бывших государственных крестьян, а также как уголовный суд первой инстанции. Приговор зарго считался окончательным по искам до 30 руб., по мелким проступкам — с арестом до семи дней, а по остальным делам приговор мог быть обжалован в окружном суде.

Судебные органы калмыцкого народа также находились под опекой улусного попечителя, который являлся председателем улусного зарго, куда еще входили помощник попечителя и два избираемых улусным сходом заседателя из числа калмыков. Заседания зарго происходили в улусных ставках при улусных правлениях очень редко, всего один раз в месяц. Живущие в степи далеко от улусной ставки калмыки были лишены возможности обращаться по мелким вопросам в зарго, что вело к самосуду и самоуправству на местах, лишало калмыков возможности искать защиты в судебном порядке.

Таким образом, в конце XIX и начале XX в. административно-общественное устройство калмыков претерпело некоторые изменения, которые не упразднили, однако, установившейся до 1892 г. системы попечительства в управлении, передававшей всю полноту власти в этом национальном районе представителям русской администрации. Калмыки оставались бесправным в политическом отношении народом. Так называемые свободные сельские обыватели состояли под полной чиновничьей опекой, не имея права на общественные сходки без предварительного на то разрешения, не имея права распоряжаться по своему усмотрению отведенной в их пользование землей и доходами с нее.

В результате революционных событий 1905 г. царское правительство вынуждено было пойти на созыв Государственной думы, где были представлены и национальные окраины России. От калмыков в Думу попали крупнейшие собственники — князья: в I Думу Тундутов, во II—Тюмень. Это являлось некоторой уступкой царизма представителям национального дворянства и нарождавшейся буржуазии.

Однако в период реакции, последовавшей после революции 1905 г., произошло стеснение калмыков в политических правах. Правительство по закону 3 июня 1907 г. лишило калмыков как «кочевых инородцев» права участия в выборах Государственной думы.

* * *

Таким образом, в конце XIX—начале XX в. Калмыкия, входившая в состав Астраханской и частично Ставропольской губерний, представляла собой отсталую колонию царской России, куда продолжалось проникновение русского капитала, носившего в значительной степени торгово-ростовщический характер. Царское самодержавие использовало калмыцкие земли для своей колонизаторской политики, облагало население тяжелыми повинностями и усиливало национальный гнет. В годы реакции, последовавшей за подавлением революции 1905—1907 гг., колониальная политика царского правительства приняла особенно жесткие формы.

Общий процесс развития в России капиталистических отношений вызывал изменения и в социально-экономическом строе калмыцкого общества, в среде которого усилился процесс имущественной и социальной дифференциации и возникали элементы капитализма. Однако капиталистические отношения там не сложились; в степи не было крупной промышленности, не было промышленного пролетариата; калмыцкая аристократия сохраняла влияние; патриархально-феодальные пережитки были устойчивы, отход из нищавших хозяйств на работу к зажиточным и богатым хозяевам далеко не всегда носил характер вольного найма; отход на рыбные и соляные промыслы создавал кадры нередко потомственных рабочих, подвергавшихся тяжелой эксплуатации; но самые условия труда на промыслах не вели к концентрации рабочих и, при слабой технической базе, не требовали высокой квалификации.

В более отчетливых формах процесс классовой дифференциации шел среди населения примыкавших к Калмыцкой степи русских и украинских сел; в Нижнем Поволжье русская и зарождавшаяся калмыцкая буржуазия эксплуатировала не только калмыков, казахов и татар, но и русских — батраков и рабочих. Создавались предпосылки классовой солидарности нерусского и русского населения.

Особенности развития Калмыкии как отсталой колонии объясняют характер классовой борьбы и национально-освободительного движения в Калмыкии в XX в.