Несмотря на то, что главный зачинщик ссоры сдался и сложил оружие, смятения в улусах еще продолжались полтора года. Наиболее последовательным из владельцев оказался Бай. Он со своими улусами постоянно находился в движении: то отходил к Яику, то приближался к Волге, а иногда уходил даже на Мангышлак. О его передвижениях со всех сторон поступали сведения. Оренбургскую комиссию вместо Татищева возглавил князь В. А. Урусов, и он занимался поимкой Бая на Яике. Князь просил Коллегию снабдить его точными указаниями на случай, если "Бай намерения своего ко уходу вдаль не отменит". Он получил грамоту Коллегии, в которой ему советовали отправить к Баю "доброго офицера" и "склонить его к соединению с ханом". Далее говорилось, чтобы Бай не ушел вдаль, взятых у него пять человек зайсангов удержать в Яицком казачьем городке, а жен их и детей отпустить к Баю. А о нем самом было предписано "взять того владельца Бая одного или с фамилиею его в Яицкий казачий городок и в оном, до указу нашего, содержать со всяким удовольствием в корму и в платье под крепким смотрением, чтоб уйти куда не мог". В своем упорстве Бай предъявлял претензии к хану, который захватил часть его улусов и не возвращал. И, конечно же, он боялся теперь репрессий за то, что находился на стороне Галдан-Норбо. В одном из сообщений говорится, что его люди передавали: "К хану де нам итти разве только смотреть как нашу братью передавил, лучше де нам в поле на коне помереть, нежели нам удавленными быть". На последнем этапе поимки Бая посредником между ним и ханом явился татарский табунный голова Булатаев, он передавал письма от одного к другому и следил за передвижением Бая. 26 октября, т. е. через год после капитуляции Галдан-Норбо, о Бае поступило известие, что он с двумя своими женами и ханской дочерью бежал из своего улуса, но оказалось, что он отошел недалеко. Жены его и ханская дочь в Узенях пришли к Булатаеву, и тот их отправил к Дондук-Омбо. 2 ноября поступило сообщение, что ханская дочь доставлена в Черный Яр и сдана ханскому дарге.

Но только спустя пять месяцев после этого, 2 апреля 1740 года, пришло известие от Дондук-Омбо, что Бай пришел к нему и "которые он сделал противности, и те б ему отпустить, и от смерти ево освободить". Хотя вину Баю простили, разбирательство всех обстоятельств дела затянулось, и только 5 мая хан сообщал Боборыкину, заменившему Кольцова, что улус Бая перешел в полное его распоряжение, а 20 июня Дондук-Омбо сам ходатайствовал перед властями о выдаче Баю казенного жалованья, причитавшегося ему за два года.

Возвращаясь к судьбе дочери хана, нужно сказать, что даже после того, как брат ее сдался отцу, она долго не хотела идти на примирение. Со своими сторонниками она присоединилась к Баю и еще вынашивала мысль уйти к Далай-ламе. Зайсангов Норбо-Череня и Дамрина с их сорока воинами она удерживала при себе как заложников. Дондук-Омбо рассылал письма во все ближайшие заставы и просил всеми возможными способами дочь его "поймать и содержать под караулом". В ноябре 1738 года из Коллегии в Яицкий городок прислали указ, в котором всем пограничным местам предписывалось, что если "ханская дочь с калмыки явится, то б старались всех их переловить живых или побить до смерти". И таким образом она продержалась до вышеописанного момента сдачи вместе с женами Бая. Дальнейшая судьба ее неизвестна. Историк М. Новолетов писал, что союзники Галдан-Норбо — Лек-бей, Бату с сыном Тангутом, Кичик-Дондуков, зайсанг Зундуй и другие знатные лица и в том числе ханская дочь умерщвлены жестоким ханом. Но эти данные не соответствуют действительности.

Бату со своим сыном после первого ареста и беседы с полковником О. П. Пилем был освобожден и отпущен. Он принимал участие в командовании основным войском и активно содействовал примирению Галдан-Норбо с его отцом, то есть он был на стороне хана и защищал его интересы. Несмотря на это, хан оклеветал Бату и просил Пиля, арестованного Бату с сыном его "содержать под крепким караулом и с людьми видеться не допускать". На допросах Бату отрицал все обвинения в свой адрес, да и все знали о его безупречном и ничем не запятнанном участии во всех мероприятиях правительства, его авторитет был по-прежнему высок во всех кругах. Пальмов писал: "Правительству известны заслуги Бату в дербентском и крымском походах". Известие об аресте Бату было воспринято императрицей Анной Иоанновной с "немалым удивлением". И поэтому в указе за ее подписью было написано, что владелец Бату до сих пор был известен как доброго состояния человек, зарекомендовавший себя с лучшей стороны в "службе", какие случалось ему нести с 1731 года. В 1736 году сам Дондук-Омбо посылал его в крымский поход в качестве главного командира калмыцких войск. А в деле Галдан-Норбо хан под присягою подтвердил непричастность Бату к выступлению его сына. "Изо всех вышеописанных обстоятельств помянутой Бату,— писала императрица,— не токмо никакая противность не показалась, но еще к тебе (т. е. к хану Дондук-Омбо — А. М.) доброжелание является. Поэтому мы удивляемся, что ты, не донося нашему императорскому величеству, с ним, Бату, и с сыном его, яко со владельцы, тако поступил, что с пользою калмыцкого народа несходственно, ибо оттого и калмыцкие владельцы могут прийти в страх и в калмыцком народе будет новое смятение". Она также обращала внимание и на то, что если "внешние неприятели ваши уведают, то могут признать, яко в калмыцком народе есть несогласие и от того возымеют случай всеми силами на оный нападение учинить". Императрица сделала выговор хану, что так поступать с Бату "с пользою калмыцкого народа не сходственно". Она требовала от Дондук-Омбо ясного объяснения. Но до получения объяснения, пока шла переписка, в Астрахани от оспы 2 декабря умер Бату, а его сын Тангут — умер 3 декабря 1738 года. Они были похоронены на татарском кладбище. Упоминавшийся выше владелец Лекбей, перевезенный из Царицына в Астрахань, умер в ноябре того же года.

Какова же дальнейшая судьба самого Галдан-Норбо? Хан с ним поступил также, как и с другими его сторонниками. Он передал его в Царицын полковнику Кольцову, который в Коллегию писал: "Так как отданной мне калмыцким ханом Дондук-Омбою сын его Галдан-Нормо содержится здесь, за бывшим пожарным временем и неудобными квартирами в городовой башне, где ево и содержать не без сумнения", то необходимо было бы для него "в пристойном месте построить светлицу с летним покоем", и предлагал "для лучшего содержания отправить его в Ставрополь, где крещеные калмыки живут". Полковник Кольцов командиру команды дворянину Афанасию Толпыгину передал инструкцию о содержании Галдан-Норбо, которая поступила к нему из КИДа. Она интересна не только как документ своего времени, но и своей обстоятельностью и содержанием. В ней говорилось, что "содержится здесь в башне калмыцкого хана Дондук-Омбо сын Галдан-Нормо, до которого имеется некоторая важность, и при нем один служитель", поэтому Толпыгину предписывалось: во-первых, быть при нем, Галдан-Норме, приставом, и иметь при нем всегдашнее крепкое надзирание, "дабы оной каким случаем куда скрыться и уйти не мог". Поэтому "из караула солдатами учинить тебе определения, чтоб в каждой день и ночь был у той башни во дверях один часовой с ружьем, а другой бы солдат, без вынимания из ножен шпаги, пребывал в той башне безвыходно", также "и вокруг той башни в день по одному, а в ночь по два часовых было ж, которыя б кругом той башни ходили и смотрели, чтоб реченной Галдан-Нормо из окон вылесть не мог и чтоб они, переменясь и стоя на часах, имели крепкое и недреманное смотрение, дабы реченной Галдан-Нормо весма уйти не мог". Во-вторых, "в пищу покупать тебе, что ему, кроме вина, угодно будет. Также для ночного света брать... на каждую ночь по четыре свечи сальные" и "свечи с огнем на шандале держать в медной посуде в воде, чтоб от небрежения, от чего, боже сохрани, не воспоследовало пожарного времени". В-третьих, если Галдан-Норбо "в воскресные дни или праздники пожелает при случившихся компаниях у полковника Кольцова быть, то тебе при присутствии своем, ему, Галдан-Норме, в том не воспрещать". Но в простые дни, говорилось дальше, "никуда с ним не ходить, а содержать его как арестанта надлежит". В-четвертых, "будучи при нем поступать тебе учтиво и ласково и караульным солдатам приказать такмо поступать". И предупреждалось, чтобы пищу отдавал "настоящее ценою и без всякого себе прибытку, опасался за то немалого штрафа". В-пятых, предупреждалось, если Галдан-Норбо "каким-нибудь случаем ис под аресту сбежит, то ты имеешь пред судом тягчайше ответствовать и потом до чего достоин будешь неотменно упущено тебе не будет и сию инструкцию содержать тебе в секрете". В-шестых, о содержании и просьбах Галдан-Норбо нужно было рапортовать Кольцову ежедневно и немедленно.

Такое содержание Галдан-Норбо, да еще в Царицыне, вблизи которого кочевали калмыки, показалось хану все же недостаточным. Дондук-Омбо в письмах к Остерману и в Коллегию просил, чтобы отослали сына подальше, "в отдаленное место", чтобы он не смог видеться с калмыками. Хан опасался того, что сын может установить связь с его противником Дондук-Даши или же с княгиней Анной Тайшиной и вновь поднять восстание. В результате настойчивых обращений хана, Галдан-Норбо с тремя его служителями в сопровождении конвоя был отправлен в Казань. Н. Н. Пальмов писал, что это доставило большую радость хану. Он сообщал Кольцову, что получил грамоту императрицы, которая "повелела отвезть в дальнее место" его сына и что за оказанную "ко мне милость, премного благодарствую, кланяюсь". В Казани Галдан-Норбо прожил почти год. За это время через переписку было принято согласие о крещении Галдан-Норбо и женитьбе его на вдове — княгине Анне Тайшиной. Княгиня, после смерти своего мужа, неоднократно присылала письма к Дондук-Омбо, чтобы "хан отпустил к ней из Дондук-Дашиных братьев одного, чтоб которой на ней женился". Архимандрит Гурий, автор капитального исследования о христианизации калмыков, изучая архивные документы, столкнулся с этими вопросами. Он писал, что Анна Тайшина думала не о том, как усвоить христианскую веру, а о том, как бы лучше устроить свою личную жизнь. Именно здесь столкнулись интересы княгини и Галдан-Норбо. Гурий писал, что Галдан-Норбо из Казани просил о крещении и разрешении жениться на Анне Тайшиной. И она, конечно, согласилась. То и другое было разрешено правительством и уже было приказано выдать обоим в качестве помощи 600 рублей. Но Галдан-Норбо неожиданно скончался, о чем 27 июля 1740 года из Казани извещал казанский губернаторский товарищ, князь Гагарин, и просил разрешения на пересылку трупа Галдан-Норбо в калмыцкую степь для погребения. Гагарин об этом посылал запрос и в Коллегию, но ответа не получил. Между тем время шло, поэтому находившийся при Галдан-Норбо дядька, Докъя-гецюль, снова послал запрос об отправке костей, указывая, что до окончания 40-дневного поминального срока остается всего 13 дней и нужно торопиться с исполнением обряда. Труп Галдан-Норбо было разрешено сжечь, а прах его, не дожидаясь официального разрешения, отправить в степь с Докъя-гецюлем в сопровождении толмача Степана Иванова. Галдану-Норбо в то время было всего 25—27 лет, у него остались три малолетних сына. В истории калмыков их имена связаны с уходом калмыков в Китай в 1771 году, в котором они сыграли немаловажную роль.

Дондук-Омбо с тринадцати лет участвовал в самых крупных военных кампаниях, имел контакты с крупнейшими военными и государственными деятелями России. И, как мы убедились, его хорошо знали в Крыму и в Турции, знали его и народы Кавказа и Средней Азии. Человек жесткий и недоверчивый, он со многими близко не сходился. И только его умение организовать, собрать разрозненные улусы, заставить подчиниться своей воле непокорных нойонов, а также несомненные его воинская доблесть и полководческое дарование заставляли признавать его как лидера. Он так и не подчинился никому, никаким грозным указам, которые посылались ему, не поддался никаким военным угрозам. Обладая такими способностями и оказавшись во главе калмыцкого народа, он оставался одиноким в своем окружении. Те немногие, и надо сказать, талантливые люди, находившиеся около него, лишь временно, боясь жестокой расправы с его стороны, поддерживали его, что наглядно доказал бунт его старшего сына Галдан-Норбо.

После расправы с бунтовщиками, он уже ничем не проявил себя. Занимался делами кочевий, улаживая конфликты калмыков с русским населением. Занимался хан и любимой соколиной охотой, для чего отовсюду требовал присылать ему ловчих птиц, соколов, балабанов, кречетов.

Летом 1740 года к Дондук-Омбо были присланы из Коллегии полковник Боборыкин и лейб-гвардии Преображенского полка поручик Николай Чириков. Они привезли хану Грамоту от е.и.в. в честь заключения с Отоманской Портой вечного мира. Грамота была вручена хану в его ставке, находившейся в то время в урочище Эргени Бургуста. Хан, приняв грамоту, прочитал ее сам, потом отдал Денжину, исполнявшему при нем секретарскую должность. Тот читал публично всем присутствующим, а были при том знатные зайсанги, духовные и владельцы, которые стояли, сняв шапки. А к тем, которые кочевали в это время в отдалении, были отправлены послы для публичного объявления Манифеста. Грамота сопровождалась подарками и жалованьем. Из подарков хан "взял халат серебряной" и надел на себя. Затем Боборыкин и Чириков с визитом посетили ханшу Джан и Дарма-Балу, которым также вручили подарки. Всем калмыцким владельцам были присланы и вручены жалованья.

В честь заключения мира с Турцией и получения Манифеста, Дондук-Омбо, как доносил Боборыкин, объявил амнистию и "воров и осужденных" за "воровства и смертные убивства, по их правам к наказанию и к смертной казни в винах их простил и освободил семьдесят трех человек", также отдал приказ освободить российских пленных, взятых на Кубани татарами и казахами, находившихся среди калмыков.

Кстати, перед этим тот же Боборыкин доносил в Коллегию, что двух казаков из его команды ограбили калмыки и он об этом доложил хану. Воры были разысканы и "за такое их воровство учинена была тем ворам кара, всем троим переломили по руке, а одному из них же еще нос и ухо отрезали", а потерпевшим были возмещены убытки.

Он описал и другой случай. Над калмыками, которые угнали лошадей у черкес от Кубани и Азова, по ханскому приказу было "при собрании множественного числа знатных и незнатных калмык, учинено публичное наказание, а оных было двадцать человек, троим ломали руки, а протчих били плетьми каждого по тридцать ударов..., наказанных водили с публикациею по всем улусам с тем, ежели кто от сего времени в заповедные, по указам, места для воровства паки ходить дерзнет, те горьше наказаны и живота лишены будут". Также были наказаны угнавшие лошадей из российских городов. В числе воров были два зайсанга, которым также "переломили по руке".

В донесении Боборыкина отмечены места летнего кочевья некоторых нойонов. Так, хан со ставкой находился близ Сарпы, в урочище Эргени Бургуста, а владельцы Бай и Галдан-Данжин находились близ Астрахани, на нагорной стороне реки Волги, Лабан Дондук — между Царицыном и Доном, Сербеть — в урочище Енотаевском, Бодонг — на луговой стороне, между Астраханью и Красным Яром.

В другом донесении Боборыкина от 29 декабря отмечены места зимних кочевий. Он писал, что хан Дондук-Омбо со ставкой находится в урочище Джинджили (ныне Зензили); кибитки Галдан-Данжина и матери его Дарма-Балы, Бокшурги, Нимбы — на урочище Шурали; Бодонга — на урочище Мочаги, Бугуту; Убушина, Ельзетыева, Сербетева, Гунцюк Джапова — на урочищах Бушулу и Шурали, а также близ Мочагов; Лабан Дондук с кибиткою и с улусами на Дону, Бай — за Красным Яром, в степи, а Галдан-Данжин, Сербеть, Бодонг, Ельзето и другие владельцы кочуют при войске, в урочище Копцюке.

В конце 1740 года Дондук-Омбо уже был тяжело болен. В своем письме к Боборыкину от 27 декабря, сообщая, что своей ставкой находится на урочище Джинджили, он писал: "Болезнь моя по отъезде вашем становится лутчее и позывает меня на еду, а ныне, собрав своих лекарей и духовных людей, и буду по своему закону в нынешнего месяца двадцатого числа молебствовать".

В годы своего правления Дондук-Омбо тоже снаряжал посольство к Далай-ламе. За великие военные заслуги хану было разрешено послать паломников в Тибет, при этом ему были предоставлены большие льготы. Посольство по численности в 70 человек превосходило все прежние. Также "калмыкам дано было право взять с собой товаров и вещей в неограниченном количестве и везти их чрез границу беспошлинно". Донской войсковой старшина Данила Ефремов, друг и приятель хана, докладывал в Коллегию "об ассигновании Дондук-Омбо на покупку разных товаров и вещей 10 тысяч рублей", полагающихся от правительства за кубанский поход. На весь путь, туда и обратно, отпускались подводы и корм от казны.

Подробно обсуждали маршрут посольства. Караван посольства должен был отправиться из Царицына до Тобольска через Саратов, Симбирск и Казань. Царицынский бургомистр приготовил 73 подводы с подводчиками. 28 ноября калмыки выехали из Царицына на Дмитриевск (Камышин). Послы везли прах умершего в Петербурге в 1736 году Шакур-ламы, а также прах Дасанга. Сын последнего Чидан ранее просил об отправке праха отца, но сам был зарезан Галдан-Норбо. Возглавлял посольство уже известный политический деятель Джимба Джамсо. Он как самое доверенное лицо хана имел специальное задание: привезти Дондук-Омбо от Далай-ламы грамоту и другие знаки ханской власти. Но посольство было остановлено в Селенгинске, и хан не дождался его возвращения. Сложная политическая и военная обстановка на границе Китая, Джунгарии и России требовали согласования многих деталей прохождения такого многолюдного каравана, а для этого требовалось время. К возвращению посольства мы вернемся чуть позже.

Дондук-Омбо умер 21 марта 1741 года. После его смерти начались такие же ссоры между нойонами, какие происходили после смерти Чакдорджапа и Аюки-хана. Жестокий хан держал всех в страхе. И вчерашние его сторонники сегодня оказались в противниках. Многие обиженные, у которых в свое время были отобраны улусы, предъявляли претензии, жалобы и требовали восстановления справедливости.

К астраханскому губернатору и комендантам городов поступило предписание, выяснить, что намерена предпринять ханша Джан; какое мнение по создавшемуся положению имеют знатные владельцы, зайсанги и простой народ; кто из владельцев имеет кредит в калмыцком народе, то есть пользуется наибольшим авторитетом; не намерены ли соединиться с другими народами. Ответы были достаточно конкретные. Коменданты говорили, что ханша Джан сначала намерена была со своими сторонниками перейти Яик и соединиться с трухменцами и хивинцами, потом, с согласия владельцев Бодонга, Сербетя и зайсангов, хотела откочевать в Кабарду. Насчет кредита говорили, что калмыцкий народ и зайсанги все желают видеть ханом владельца Галдан-Данжина, а Бодонг и Сербеть "принуждают ханшу Джан каким-нибудь приличным образом Галдан-Данжина, обманув, умертвить".

Из этих сообщений стали вырисовываться цели сторонников ханши Джан. А сначала складывались достаточно мирные отношения между всеми сторонниками. Так, после похорон хана, две ханши: Дарма-Бала и Джан, Галдан-Данжин жили мирно по соседству своими ставками. Например, Дарма-Бала была намерена женить своего сына на Джан, об этом уже говорили все, но у Бодонга были свои виды на ханшу Джан. Поэтому Бодонг вместе с Сербетем склонял ее к убийству своего соперника.

Новый астраханский губернатор, генерал крикс-комиссар князь Голицын в своем донесении Коллегии писал, что "ханша Джан намерена была за владельца Галдан-Данжина идти замуж", но верные хана Дондук-Омбы зайсанги "отвращают, склоняют ее, чтоб вышла за владельца Бодонга". А племянник Дондук-Омбо — Нингбу сообщал, что "из-за этого разногласия через неделю может начаться между ними война". При этих тревожных сообщениях происходили движения улусов, сборы войск и перемещения одних к другим. Российские войска тоже были приведены в движение.

Ханша Джан старалась сохранить власть и добиться от правительства утверждения ханом старшего сына Рандула. Самым опасным соперником в этом вопросе был Галдан-Данжин — последний, младший сын Аюки-хана. Он действительно в данной ситуации являлся законным претендентом на ханство.

Правительство, узнав о том, насколько высок авторитет Галдан-Данжина в среде калмыцких нойонов, зайсангов и в народе, смотря по обстоятельствам, решило поддержать его кандидатуру.

Астраханский губернатор обратился к нойону в таких выражениях: "Высокопочтенный господин калмыцкий владелец, Галдан-Данжин, мой особливой друг" и говорил, что к нему, к Галдан-Данжину, перешел улус Багутов, принадлежавший его старшему брату — хану Церен-Дондуку; что племянник его Бодонг самовольно захватывает чужие улусы и успокаивал его, чтобы он не боялся опасности.

А князю Голицыну в это время пришел указ о том, что когда Галдан-Данжин будет в "состоянии над ханшею Джан поиск учинить, то оного ему в самое действо произвесть не запрещать", и стараться, чтобы он "ханшу Джан, и сыновей ее, также и владельца Бодонга переловил и вам отдал", то есть, астраханскому губернатору.

Подполковник Андрей Эгбрехт спрашивал Голицына, что делать ему, когда противные стороны сблизятся со своими войсками. Он находился тогда в урочище Мантохой.

27 июня, а не мая, как писал Н. Н. Пальмов, по приказанию ханши Джан, командующий ханскими войсками Бодонг напал на улус Галдан-Данжина в урочище Бага-Болхуны, на луговой стороне Волги, ниже Черного Яра и разбил его. При этом Бодонг захватил самого Галдан-Данжина, а также Бая — сына Доржи Назарова, его дядю — Убуши. Они все были убиты. При разбирательстве этой трагедии выяснилось, что Галдан-Данжина убил Сербеть. Затем Бодонг напал на войска А. Эгбрехта, хотел захватить жену и детей Галдан-Данжина.

Это сражение и убийство первых нойонов ханства раскрыло и выявило все силы и цели противников. Ханша Дарма-Бала послала в Петербург ходатайство "о передаче власти над калмыцким народом Дондук-Даши, как единственному лицу, которое в состоянии прекратить смуту в калмыцком народе и спасти его от разорения".