Так открылись связи ханши с Джунгарией и казахами, а также ее намерение при удобном случае откочевать туда с калмыцкими улусами. Хотя она сама, конечно, не могла осуществить такое мероприятие, но племянник ее — джунгарский хан Галдан-Церен вынашивал идею объединения всех ойратов в одно государство. В этом отношении Дарма-Бала была связующим звеном. Из-за этого она была удалена в Саратов. При ней поехали 30 человек: один лама-эмчи, 14 зайсангов, три знатные дамы и служители. На содержание ханши и людей, находящихся при ней, из саратовских казенных доходов было назначено жалованье по 100 рублей в месяц. Ханша находилась "под честным караулом", которому вменено было в обязанность "накрепко смотреть, чтоб она ни с кем письменной пересылки не имела, а паче, чтоб сама куда не ушла". Условия городской жизни не понравились ханше. Она писала астраханскому губернатору, жаловалась на холод, болезнь и на то, что "русских овец мясо здоровью моему противно, кирпичной же чай и калмыцких баранов мясо весьма б изрядно было, точию в Саратове отыскать невозможно". Для покупки калмыцких баранов она хотела послать людей, но ей не разрешили. Для нее специально купили в Царицыне десять калмыцких баранов и кирпичного чая в Астрахани.

Дондук-Даши в одном письме к губернатору писал, что у ханши находятся "нашего старого хана" и "привезенные от Далай-ламы, поистинне нам, по нашему закону надобные, каковых впредь и достать не можно разные бурханы, книги и протчие к службе нашей по нашему закону потребные вещи, тако ж и одно весьма хорошее блюдо, в которое во время их службы бьют, чтоб вышеписанное повелено было мне отдать... ибо мы в том имеем великую надобность".

В другом письме наместник сообщил, что "через отпущенного от нее Доржу-гецуля она, моя бабка Дарма-Бала, приказывала ко мне следующее: памятуя наш закон и покойных деда и отца для одного спасения, чтоб я выпросил о уволении ее сюда у е.и.в. и по нашему б закону по смерти ее я погреб; да при жизни своей Аюка-хан на себе носил одного бурхана, за которым бы для взятья послал я от себя нарочного человека". Далее он писал, что посылал к ней человека и тот "сюда возвратился и помянутого бурхана ко мне привез". Еще он сообщал, что старая ханша просила прислать ей лекаря и калмыцких баранов и чтобы губернатор тоже посодействовал ее возвращению в улусы.

Астраханский губернатор, при посылке ханше трех кирпичей чая, через саратовского воеводу сделал запрос, желает ли она возвратиться в степь. Она ответила: "Я пришла в глубокую старость и для того, за препровождением мне е.и.в. жалованья, ныне желаю быть в калмыцких улусах при Дондук-Даше вместо матери". Грамота об освобождении Дарма-Балы была отправлена 10 апреля 1747 года на имя Дондук-Даши. В ней говорилось, что хотя Дарма-Бала "за ее неспокойство и непостоянство, а паче недоброжелательство к подданному нашему калмыцкому народу нашей милости недостойна", тем не менее она освобождается от наказания в виду заслуг ее мужа, хана Аюки, а также верности наместника, ходатайствовавшего за нее. По возвращении из Саратова она хотела поехать к Далай-ламе на поклон, но из-за сложного политического положения в Джунгарии ей было отказано. Она прожила еще 12 лет и умерла 6 декабря 1759 года, где-то в возрасте не менее 80 лет.

Следует отметить отношения, сложившиеся между Татищевым и Дондук-Даши. Они были с самого начала дружественными, корректными и деловыми. Все свои действия по калмыцким делам они согласовывали и обговаривали. Но здесь был один пункт — это то, что сын наместника находился в аманатах в Астрахани, чего не было при других ханах. И единственный наследник ханства, не выдержав условий городской жизни, умер. Это положило начало разногласиям.
И второе — это религиозные чувства и суеверия наместника. После смерти сына в Астрахани, он устроил поминки с участием большого числа священнослужителей, которым раздал огромные суммы денег. Татищев писал, что денег "всех со вступления наместника более тридцати тысяч, которое сбирается с народа" отдал духовенству и отмечал, что люди, видя выгодное положение духовенства, "стремятся принять духовный чин", "которых уже умножилось близко к 10000 и к нужному случаю военного народу едва 20000 собраться может". Он указывал на то, что особенно большой вред состоит в том, что "ваши манжики жен не имеют, то и детей от них не будет: следственно от размножения их калмыцкому народу умаляться и худеть нужно". Он указывал и на некоторые суеверия в жизни калмыков. Например, одна из калмыцких владелиц просила возвратить в ее улус человека по имени Далачи Самтан-гецюль, который "чрез жжение бараньей лопатки узнавает человеческие благополучия и несчастия". Татищев с бригадиром Кольцовым рассудили, что "ворожение чрез жжение костей... иногда может во вред и помешательство приключиться". Однажды он имел дело с человеком, который мог вызвать дождь.

В связи с этим заметим и другой случай. 22 мая 1744 года Татищев получил обращение от владельца Лабан-Дондука, который писал, что "сделанную ими наподобие мечети деревянную разломали Нижней Чирской станицы казаки Никифор Парчин с товарищи осьмнадцать человек и взяли бурханов сто пятьдесят тысяч и положенных по обещанию деньги сто тридцать четыре рубли пятьдесят копеек, одну жемчужину, десять корольков, три хороших шапок", что эту "мечеть делали триста человек сорок пять дней, коим де, как корм, так и за работу отдано немалое число" и просил губернатора о правосудии.

Такое же сообщение получил Р. Е. Емельянов — Войска Донского войсковой наказной атаман, в нем были изложены те же подробности. Передавая это сообщение, посланец Доржи Джалчин заверил, что ту мечеть разорили и деньги взяли "подлинно Донской Нижней Чирской станицы казаки Ерофей, Григорий и Никифор Парчин с товарищи", которых он в лицо знает и может их уличить. Атаман дал распоряжение, чтобы с упомянутых казаков "вышеписанное пограбленное все безотговорочно взыскать, а чего налицо не явится, за то настоящею ценою деньги доправя, отослать к Лабан Дондуку, а потом приказать, чтоб они, Парчин с товарищи, такую ж подобную мечеть на том же месте, где была, на свой кошт построили немедленно, а виновным жестокое наказание учинить, дабы впредь другие на то смотря тако чинить, и как не без знатного владельца ко озлоблению приводить смелости не имели; а ежели они, Парчин с товарищи, будут в том грабеже запираться, то велеть представить их посланному при сем от него, Лабан Дондука, посланцу".

Тогда же Дондук-Даши сам обращался о "стройке капища", на что указом ответили, "что о каменном калмыцком капище имеете вы указа ожидать впредь, а понеже по здешнему рассуждению такого каменного публичного капища для приношения идолам жертвы в державе е.и.в. толь наипаче казенным коштом строить не пристойно". Посоветовали пристойно отговориться, объявляя, что "ему в том нужды не будет, ибо может он свое мольбище исправлять в нарочно зделанных для него новостроящейся Енотаевской крепости хоромах". С просьбой о постройке дома для жизни в зимних условиях Дондук-Даши действительно обращался. По этому вопросу в указе пространно говорилось, что "прежде его бывшие ханы не токмо в наши российские городы, но и в лагери к генералитету нашему ездить опасались и спесивились, а он в наши городы без отрицания ездит, ...и сам чрез зимнее время хочет жить в городе, к чему его и других владельцов удобвозможным образом и приохочивать надобно". И для Дондук-Даши в 1743 году была построена Енотаевская крепость.

Дондук-Даши, как и все его предшественники, поддерживал связи с Джунгарией и Тибетом. О снаряжении посольства он начал ходатайствовать еще в 1742 году по приходе своем к власти. Но эта просьба растянулась на целых тринадцать лет. Тому было много причин международного политического характера, нужно было уточнить цели посольства, его количество и согласовать маршрут. Эти уточнения были связаны с возвращением посольства Дондук-Омбо во главе с Джимба-Джамсо. Как мы знаем, оно было отправ¬лено в 1739 году, а вернулось в Калмыцкую степь в 1746 году. Из Тибета через Монголию послы вышли в Селенгинск в марте 1744 года. Джимба-Джамсо был препровожден через Иркутск в Москву. Его очень пристрастно допрашивали, начиная с Селенгинска и в самой Москве, в Коллегии иностранных дел. Правительство интересовалось тем, какую цель ставил перед послами Дондук-Омбо и кого он хотел оставить своим преемником на ханском троне, испрашивая у Далай-ламы на это знаки ханской власти. Но умный, хитрый и многоопытный дипломат жестокого хана не выдал, надо думать, и многих фактов, представляющих для нас интерес. Посольство вернулось в степь только в 1746 году, когда уже не было в живых самого Дондук-Омбо и многих его сторонников. Управляли ханством новые люди.

По этим и другим причинам посольство Дондук-Даши в составе 60 человек было отправлено через Сибирь в Тибет только лишь 3 сентября 1755 года.

Основной целью посольства, конечно, было желание получить от Далай-ламы знаки ханской власти для Дондук-Даши, а еще и то, что наместник страдал хронической болезнью. Он много лечился на Кавказских Минеральных водах, выписывал докторов из Москвы, Петербурга и многократно обращался о присылке монгольских и тибетских лекарств. По некоторым случаям ему доставали их и пересылали через всю Сибирь. Также он очень хотел иметь при себе тибетского врача.

Канцлер Бестужев-Рюмин, даже не дожидаясь возвращения посольства с лекарствами и доктором, из Селенгинска доставил ему некоторые лекарства, которые смогли найти, и монгольского лекаря.

Посольство это вернулось довольно быстро, уже в конце 1757 года оно было на российской границе. Первый представитель посольства уже в марте следующего года был у хана. От него хан с сожалением узнал, что к приезду посольства "Далай-лама от сего света переселился в Таралангово место", т. е. скончался. Таким образом, Дондук-Даши не получил грамоту и знаков ханской власти от Далай-ламы.

Все знаки ханской власти Дондук-Даши получил от императрицы Елизаветы Петровны. Дондук-Даши обращался в Коллегию с просьбой о назначении по нем наместником ханства сына его Убаши, так как он уже человек в возрасте и страдает хронической болезнью. Поэтому свою просьбу мотивировал тем, что после каждого из ханов в калмыцком народе происходили междоусобия, а новые ханы просили Далай-ламу о присылке грамоты на ханство. Чтобы такого не случилось, он желал бы, чтобы сын его наследовал по нем, и этот обычай мог бы стать традиционным.

В правительстве и в Коллегии иностранных дел давно думали над этой проблемой, поэтому предложение Дондук-Даши получило одобрение. В Коллегии был составлен доклад и подан в учрежденную при дворе е.и.в. конференцию. В докладе говорилось, что по "прошению наместника ханства Дондук-Даши, чтоб по нем учрежден был наместником сын его Убаши". И представлено было, что "при переменах бывших до сего времени в рассуждении калмыцкого народа начальников без особливого в оном народе движения и междоусобия не обходилось, тем наипаче, что ханы их по себе наследников своих определяли собою, да и ханских титулов просили они от Далай-ламы, ими боготворимого, а не от здешнего императорского двора, а со здешней стороны и доныне прилагаемо было старание, дабы они просили о том у здешнего императорского двора, а не у Далай-ламы, и потому... чтоб и впредь к таковым прошениям наследников калмыцких ханов приохотить, рассуждается в том его, наместника ханства, Дондук-Даши, прошении, показать удовольствие, таким образом, чтоб его действительным ханом объявить, а сына его наместником ханства, однако ж с тем, дабы он при отце его в правление калмыцкого народа не вступал, а, по их калмыцким обыкновениям, сыну его в том из других владельцев соперника никого быть не может, да и улусами другие владельцы все бессильнее его. А потому, что уже доныне при учреждении в калмыцком народе хана введено в обычай со здешней стороны и знаками на то жаловать, что и впредь всегда наблюдать нужно и ныне потребно имеет учрежденному вновь калмыцкому хану по прежним примерам от е.и.в. пожаловать знамя в особливой того достоинства знак. А сверх того в том же рассуждении саблю оправную и с пристойною надписью и шубу с шапкою из серебряной парчи и на собольем меху, как все то и напредь сего в обыкновении было". Соображения Коллегии были приняты. "Рескриптом, из учрежденной при дворе е.и.в. конференции, от 21 марта 1757 года дано знать о всемилостивейшем пожаловании наместника ханства Дондук-Даши действительным ханом, а сына его наместником ханства с тем, чтоб при установлении сего хана дано было ему по-прежнему хана Дондук-Омбы примеру в особливой того достоинства знак знамя, сабля да шапка и шуба собольи с парчевыми покрышками, а сыну его, наместнику ханства, дабы и он некоторую уже отличность имел, производить жалованья по пятисот рублев в год из положенной на калмыцкие расходы суммы.

В Грамоте е.и.в. объявительной калмыцкому народу под числом 20 февраля 1757 года о пожаловании его в ханы, а сына его Убашу в наместники ханства между другим написано, чтоб он в правление калмыцкого народа вступил уже по отце, хане Дондук-Даши, при чем оною Грамотою калмыцкому народу повелено его, Дондук-Даши, за действительного хана калмыцкого, а сына его Убашу за наместника ханства почитать и признавать и во всем том, что интересам е.и.в. не противно, всякое послушание отдавать".

Канцлер А. П. Бестужев-Рюмин 11 мая 1757 года писал Дондук-Даши: "По донесениям вашим, которыми вы, в рассуждении к е.и.в. ...верной вашей службы и нередко случающейся вам тяжкой болезни, просили о определении по вас сына вашего Убашу наместником вашим... И е.и.в. по тем вашим прошениям за вашу к е.и.в. долговременную должную и верную службу, минувшего марта 21 дня всемилостивейше соизволила пожаловать вас само¬го действительным ханом калмыцким с принадлежащими на сие достоинство знаками, а сына вашего тринадцатилетнего Убашу наместником ханства калмыцкого... о чем вам и сыну вашему также и калмыцкому народу формальное объявление учинено будет впредь астраханским губернатором господином генерал-майором Жилиным..."

Сохранился журнал поездки Жилина для объявления Дондук-Даши ханом, а сына его Убашу наместником ханства.

Подробное изложение этого исторического акта представляет интерес во всех отношениях, поэтому мы решили привести его с небольшими сокращениями.

Губернатор выехал из Астрахани 23 апреля, 26-го он остановился против Грачевского форпоста. К нему от Дондук-Даши приехали верхом на лошадях два зайсанга: Абу-Намсо и Даши-Дондук в сопровождении сорока человек. Не доехав до ставки губернатора, зайсанги спешились и когда пришли к губернатору, он посадил их на стулья по левую сторону, а сам с обер-офицером сел по правую сторону. Зайсанги поздравили губернатора со счастливым приездом и сообщили, что посланы ханом для встречи и осмотра места для ставки губернатора.

После приветствий и обычных вопросов о здоровье хана, зайсанги сообщили, что хан с семьей находится в десяти верстах, а завтра, т. е. 28-го хан будет на урочище, находящемся от Грачевки в двух-трех верстах. При этом зайсанги уточнили, что недалеко от урочища имеется займище, которое для ставки губернатора "будет весьма способно", а недалеко будет находиться ставка хана.

Губернатор тут же послал трех казаков для осмотра того места, которые, возвратившись, объявили, что место действительно "способно и для лошадей имеется корм довольной". Зайсанги были довольно трактованы губернатором. По окончании обеда, губернатор переехал в выбранное место — Соляное займище, при протоке Грачевки, а зайсанги возвратились к хану. Потом от ставки хана приехал асессор Бакунин, который передал, что хан доволен приездом губернатора, по их суеверию в счастливые дни, и на следующий день собирается приехать к губернатору. На другой день хан приблизился и поставил свою ставку "поверху того займища по горам". После полудня губернатор послал к хану "свой берлин с цугом лошадей и при оном берлине верхом на лошадях капитан Федор Шильников, коллежский регистратор и переводчик Яков Самсонов, пред коляскою ехали на лошадях гренадер и при одном унтер-офицере шесть человек".

"Спустя час оной хан в берлине, а сын его, Убаша, верхом на лошади в богатом парчевом платье к губернатору в ставку приехали, и имел на себе хан пожалованной ему от е.и.в. портрет, а верхом на лошадях приехали вышепомянутые зайсанги Абу-Намсо и Даши-Дондук, и другие, одетые в богатом же парчевом платье и калмыки числом, например, до пяти тысяч человек".

"Как к губернатору в ставке хан и сын его, Убаша, подъехал, то учинена им честь нарочно поставленных гренадер вместо гауптвахты двадцати четырех человек поднятием ружья на караул без барабанного боя и музыки, а команда регулярная и нерегулярная стояла по порядку в своих местах в ружье, а нерегулярные казаки и татары с распущенными своими знаменами на лошадях при воинской збруе, при чем встретили его, хана, и сына его, Убашу, пред ставкою полковник Томас Юнгер с офицерами и секретарь Чириков, а губернатор в то время был в ставке на своем месте, асессор же Бакунин встретил его в ставке и вошли за ними в ставку означенные Абу-Намсо, Даши-Дондук и другие многие зайсанги, и губернатор, встав с места, его, хана, и сына его принял и посадил хана по левую сторону от кресла, сына его, Убашу, подле его в стуле, а сам губернатор сел в креслах же по правую сторону, подле же его яко для сей комиссии от Коллегии нарочно с тем прислан асессор Бакунин и полковник Юнгер, зайсанги же все сели в ставке на посланных коврах позади хана, по своему обычаю на землю, протчие же зайсанги, за невмещением в ставку, сидели обще с калмыками при самой ставке и по полю в траве".

Затем для конфиденциального разговора губернатор остался с ханом и его сыном наедине. Губернатор объявил о цели своей встречи с ними и дал текст грамоты. Они, стоя и сняв шапки, читали грамоту. По прочтении грамоты, они благодарили е.и.в. "и три раза поклонились головою в землю и со слезами" обещали верно служить. Затем все "подчиваны были кофеем, чаем, конфектами, сахарными и всякими сухими фруктами... при том за высочайшее е.и.в. здравие и е.и.в. высочайшей фамилии, хан сколько мог пил мед, а зайсанги его водку и протчие виноградные напитки...".