|
Златкин
И.Я. История Джунгарского ханства (1635-1758). Издательство «Наука», Москва,
1964.
ГЛАВА
ПЯТАЯ
ДЖУНГАРСКОЕ ХАНСТВО В ПЕРИОД
НАИБОЛЬШЕГО МОГУЩЕСТВА
(первая половина XVIII в)
2. ОБЩЕСТВЕННЫЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ ДЖУНГАРСКОГО ХАНСТВА
Эволюция общественного и политического
строя кочевых народов вообще и монголов в частности – один из наименее
изученных аспектов их исторического развития. Объясняется это главным
образом крайней малочисленностью принадлежащих самим кочевым народам и
доступных вещественных и письменных памятников, убедительно и объективно
раскрывающих отношения, складывавшиеся в кочевых обществах в процессе
материального производства, виды и формы собственности, классовую структуру
этих обществ и т. п. Малочисленность источников вынуждала исследователей
решать вопросы истории общественного и политического строя кочевых народов
на основе всякого рода косвенных данных, что открывало широкий простор
для всевозможных схематических построений, где главную роль играли личные
взгляды исследователей, а не реальные исторические факты. Единственным
исключением является широко известный труд Б. Владимирцова об общественном
строе монголов, в котором каждый вывод и каждое обобщение основаны на
богатом конкретно-историческом и лингвистическом материале, извлеченном
из монгольских летописей. Прямо противоположный подход к проблеме мы находим
в труде С. Толыбекова об общественном строе казахов. Большое место в нем
занимают рассуждения об общих закономерностях общественного развития кочевых
народов различных стран и в различные исторические эпохи. Свою концепцию
автор основывает по преимуществу не на конкретно историческом материале,
а на одном теоретизировании, подкрепленном цитатами из трудов многих авторов,
принадлежащих к самым различным школам и направлениям.
Основные положения концепции С. Толыбекова не являются
новыми и оригинальными; мы найдем их в произведениях А. Позднеева, Г.
Грум-Гржимайло, Н. Веселовского, В. Радлова, В. Григорьева и др. С. Толыбеков
считает, что общие закономерности феодализма, свойственные всем оседлым
народам мира, неприменимы к кочевым народам, которые в своем развитии
не могут подняться выше так называемых патриархально-феодальных отношений.
Эти отношения,— утверждает С. Толы-беков, предстают перед нами как особая
общественно-экономическая формация с особым базисом и особой надстройкой.
Но и этот тезис не так уж нов. В. Рад-лов еще в конце XIX в. писал: «Понятия:
князь, чиновник, народ, государство, область, собственность и т. п. имеют
в жизни кочевников не то значение, какое у оседлых. Равным образом война
и мир влияют на социальные отношения кочевников не так, как у культурных
оседлых народов».
Концепция С. Толыбекова находится в резком противоречии
с историческими фактами, она лишь затрудняет понимание исторического прошлого
кочевых народов.
Нельзя в этой связи не вспомнить замечание В. Бартольда:
«Пишущего эти строки изучение истории Востока все более и более приводит
к сознанию тех простых истин, что на Востоке, как и на Западе... действуют
одни и те же законы исторической эволюции». Мы полностью присоединяемся
к этому заявлению. Реальные исторические факты, показания источников подтверждают
его правильность.
Представляя материалы об общественном и политическом
строе Джунгарского ханства, автор исходит из того, что во всем существенном
и главном процесс материального производства и общественные отношения
у ойратов совпадали с аналогичными процессами и явлениями у восточных
монголов и калмыков. На этом основании автор считал и считает оправданным
привлечение данных по Калмыкии и Халхе для характеристики положения в
Джунгарии, учитывая при этом, разумеется, влияние времени и конкретной
обстановки.
* * *
Показания монгольских, китайских и русских источников
не оставляют места сомнениям, что в XVII— XVIII вв. каждое феодальное
владение в Монголии располагало вполне определенной территорией, в границах
которой кочевало население, подвластное правителю и собственнику данного
владения. Эти границы устанавливались, изменялись и вновь определялись
в ходе борьбы между ханами и князьями за перераспределение пастбищных
территорий, за присвоение лучших и более обширных пастбищных угодий. Однако
в каждый данный момент границы феодальных владений были строго определенными.
Нарушение их и самочинный переход на территорию другого владения рассматривались
как насильственное вторжение и начало войны. Законы 1640 г., как об этом
говорилось, подтверждали древние правовые установления о неприкосновенности
границ и предусматривали строгие санкции к их нарушителям.
Но жизнь была сильнее правовых норм. Рост численности
стад, появление новых наследников и жажда обогащения вновь и вновь воспроизводили
одно из основных противоречий кочевого скотоводческого хозяйства — противоречие
между его развитием и ограниченными размерами пастбищных угодий. В условиях
примитивной техники производства кочевое скотоводческое хозяйство могло
развиваться только на базе непрекращающегося расширения пастбищных территорий.
Когда их было достаточно, не возникало нужды в овладении новыми, но как
только наличные пастбищные угодья переставали удовлетворять потребности
ханов и князей, а все резервные площади оказывались исчерпанными, тогда
борьба за передел феодальных владений, за перераспределение пастбищных
территорий становилась неизбежной.
Следует отметить своеобразный характер «земельной тесноты»
у кочевых народов. Приведем один пример. В начале XVII в. три сына Кучума
вместе с несколькими сотнями душ подвластного населения кочевали в верховьях
рек Яика, Исети и Миаса, т. е. на площади около 300 тыс. кв. км (на ней
в конце XIX в. обитало 2 млн. человек). И все же они кочевали порознь
«для того, что им, живучи вместе, прокормица нечем», как они сказали уфимскому
сыну боярскому Артемьеву. «Земельная теснота» у кочевых народов определялась
не столько числом людей на единицу площади, сколько количеством скота,
а также качеством земли — ее плодородием и обеспеченностью водой. Широко
распространенное в домарксистской литературе представление о «вольном»,
«свободном», никем, ничем и никогда не ограничиваемом передвижении кочевых
скотоводов является глубоко ошибочным. Уже Жербийон, хорошо знакомый с
монгольскими кочевьями, пришел к убеждению, что в этой стране в конце
XVII в. «каждый владелец живет в своей области, и ниже ему самому, ниже
его подданным позволяется переходить в соседственное владение».
В источниках XVII—XVIII вв. содержится довольно много
сведений о земельной тесноте у монголов и вызванной ею борьбе за передел
пастбищных территорий. Некоторые сведения этого рода мы уже приводили
выше. Из новых данных заслуживает внимания излагаемый В. Бакуниным доклад
майора Беклемишева о вспыхнувшей в Калмыкии в 20-х годах XVIII в. острой
междоусобной борьбе. «А ему, Беклемишеву, от того их отвращать, хотя б
как он старался, не можно, для того что владельцев умножилось, и один
у другого под властью быть не хочет, и один перед другим для кочевания
своего занимает лучшие места, и не надеется он, Беклемишев, той их ссоре
окончиться без того, чтобы одни других не разбили и тем владельцев не
убавили, как и прежде хан Аюка родственников всех своих передавил и улусами
их он один завладел».
Мнение Беклемишева о причинах и вероятных перспективах
междоусобной борьбы в Калмыкии совпадало с мнением самих калмыцких феодалов.
Об этом свидетельствует просьба, с которой летом 1725 г. обратилась к
русским властям одна из группировок калмыцких владетельных князей: «Чтоб
их с улусами оставить до льду внутрь Царицынской линии, представляя, что
их, калмыцкие, междоусобия издавна продолжаются, и пока владельцев их
не убудет, то и мир их ничто, и для того они имеют намерение, когда реки
льдом покроются, собрав все свои войски, итти на Черен-Дондукову сторону
и владельцев их перевесть или своих потерять, чтоб улусы их были у кого-нибудь
в одних руках».
Земельная теснота была одной из главных причин междоусобных
конфликтов, она в известной мере обусловливала и внешние войны ойратских
феодалов. Калмыцкий владетельный князь Доржи Назаров в феврале 1727 г.
писал в Петербург, что осенью 1726 г. «пришли касаки и каракалпаки кочевать
на наши места в урочища, называемые Зем река, и мы пошли на них для обороны
мест своих».
В предыдущей главе уже отмечалось, что Джунгарское ханство в первой половине
XVIII в. испытывало острый недостаток пастбищных территорий. Представитель
Цэван-Рабдана Борокурган летом 1721 г. говорил в Петербурге по поручению
своего хана: «Раньше его люди кочевали в верховьях р. Иртыш и никто их
не стеснял. Теперь там русские построили городки. Во избежание конфликтов
контайша отвел своих людей из этих мест, вследствие чего наблюдается недостаток
кочевий. Контайша просит, чтоб государь разрешил его людям кочевать по
обе стороны Иртыша невозбранно». Через 11 лет, т.е. в 1732 г., пиратский
сановник Батур - зайсан, назначенный Галдан - Цереном для переговоров
с русским послом Угримовым, требовавшим возвращения в Россию задержанных
в ханстве русских людей, говорил: «А другое де наше дело нужнее и людей,
земли, и о том де подлинного ответу от вас нет. А мы де больше и отдачу
(русских людей.— И. 3.) учинить хотели для земель, понеже де вы и сами
знаете, что нам в земле нужда, и ежели бы де оные земли не наши, то бы
де мы и не вступались, и ссора у Ямышева сделалась о земле, а не об людях».
Общеизвестно, что во главе каждого монгольского феодального
владения стоял хан или князь, к которому оно переходило по наследству
от отца и который сам в положенное время мог и должен был передать его
своему наследнику. Феодальное владение переходило из поколения в поколение
как умчи, т. е. как наследственная собственность данного омока. Каждый
владетельный князь выступал перед внешним миром, перед другими владетельными
князьями как бесспорный собственник своего владения. Отрицание этого права
собственности означало войну, ибо только силой оружия можно было отнять
у феодала его владение, его умчи.
Что представляло собой умчи с точки зрения экономической
и социальной? Всматриваясь в то, каким оно изображается всеми источниками,
мы прежде всего замечаем, что умчи вполне четко делилось на улус и нутуг.
Известно, что на эти же две части делились феодальные владения Монголии
и в XII—XIII вв. «Удел –xubi состоял из 2 частей,— писал Б. Владимирцов,—
из определенного количества кочевых семейств (ulus) и из достаточного
для их содержания пространства пастбищных и охотничьих угодий (nutug)».
Основная структура феодальных владений в Монголии оставалась неизменной
на протяжении всей эпохи феодализма. В. Бакунин, лучший знаток жизни и
быта современной ему Калмыкии, говорил: «Калмыцкий народ разделяется на
разные улусы (а улус на российском языке, как вначале сего описания означено,
значит народ)».
Источники приводят множество данных, из которых со всей
очевидностью вытекает, что под словом «улус» всегда подразумевались лишь
люди, народ, непосредственные производители, подвластные собственнику
феодального владения — тому или иному владетельному князю. Мы позволим
себе не приводить этих данных полагая, что едва ли возможны споры о значении
слова «улус».
Второй частью феодального владения был нутуг. «Пространство,
по которому могла кочевать какая-либо хозяйственно-социальная единица,—
писал Б. Владимирцов,— называлось по-монгольски nuntux - nutug, а по-тюркски
yurt. На современном монгольском языке под словом нутуг также подразумевается
место обитания, кочевье, местность, а сочетание слов «нутуг» и «улус»
образует понятие «местные люди», «местные жители».
Итак, можно считать установленным, что каждый владетельный
князь в Монголии описываемого времени являлся феодальным государем улуса,
т. е. людей, обитавших в его владениях, и собственником нутуга, т. е.
земли, пастбищных угодий, составлявших его феодальное владение.
Подтверждают ли источники наше заключение? Безусловно
да.
Биография Зая-Пандиты, например, сообщает, что в 1639
г. Зая зимовал в Тарбагатае на территории, собственником которой был Очирту
– тайджи, что в 1644 г. Зая вновь прибыл к Очирту-тайджи — на этот раз
в местность Харатал, которая также принадлежала Очирту. Этот же источник
рассказывает о свидании Зая-Пандиты с хошоутским Аблаем, торгоутским Дайчином
и сыном Очирту - тайджи Галдамой, отмечая спешный отъезд Галдамы, который
мотивировал его тем, что его нутуг остался без хозяина.
Много интересных фактов, характеризующих владетельных
князей как собственников земли, на которой кочевали их подданные, сообщает
«История» И. Россохина. В связи с вторжением в 1688 г. ойратских войск
в Халху почти все князья и рядовые кочевники Халхи, как об этом говорилось
выше, снялись с насиженных мест и, ломая границы ханств и княжеств, в
полном беспорядке устремились в пределы Цинской империи. В результате
такого панического бегства самые основы феодального правопорядка на какое-то
время оказались нарушенными; ханы и князья потеряли свои нутуги и улусы,
утратили всякую связь с вассалами и крепостными; в свою очередь крепостные
араты, не зная местонахождения своих феодальных владык, вышли фактически
из-под их власти. Предстояло чуть ли не заново восстанавливать нормальные
для феодализма общественные связи и отношения, над чем немало потрудились
власти Цинской империи.
В этих условиях вопрос о феодальной собственности на
землю, на пастбищные территории как на важнейшее средство кочевого скотоводческого
производства получил особенно отчетливое и убедительное выражение. Документы,
в изобилии приведенные в «Истории о завоевании китайским ханом Канхием...»
и исходившие от монгольских владетельных князей или им адресованные, буквально
пестрят определениями такого типа: «мое кочевье», «моя земля», «его земля»,
«земля Цецен-хана», «кочевье (т. е. нутуг.— И. 3.) Джебдзун - Дамба -
хутухты» и т. д.
Приведем несколько примеров. Один из владетельных князей
просил Сюань Е пожаловать для кочевания полюбившийся ему район в Кукуноре.
Император обратился за советом к далай-ламе. Тот ответил, что удовлетворить
просьбу этого князя нельзя, «потому что тамошние места .давно все разделены
и населены». Сюань Е приказал местным властям найти для просителя подходящую
территорию, поставить межи на ее границах и внести ее описание в соответствующие
книги.
Внук Цецен - хана Галдан - Доржи был признан законным
наследником владения своего отца. Вследствие его малолетства ему назначили
опекуна. Указ Сюань Е предписывал: «А как скоро Галдан - Доржи прибудет,
то б он (опекун.— И. 3.) в свою землю возвратился, а чтоб за малолетством
оного Галдан - Доржи никто не мог его обидеть и сильною рукою овладеть
его землею, то им единодушно друг друга защищать».
Мы не имеем возможности остановиться на всех фактах,
сообщаемых источниками. Их очень много. Отметим лишь, что эти факты не
только подтверждают собственность владетельных князей на пастбищные угодья,
но и свидетельствуют о начавшемся процессе превращения халхаской земли
в государственную собственность Цинской империи, которая присвоила верховное
право распоряжения этой землей, право пожалования земельных участков ханам
и князьям, право утверждения последних в качестве фактических собственников
пожалованной территории. Важно отметить также, что верховная собственность
цинского императора на монгольские земли не только не отменяла фактической
собственности местных владетельных князей, а, напротив, как показывает
последующая история Халхи, укрепляла их позиции как представителей господствующего
класса и как земельных собственников, охраняла их собственность от покушений
других феодалов. Это и было одним из главных обстоятельств, длительное
время миривших восточномонгольских феодалов с чужеземным господством.
Интересные сведения о земельной собственности в Монголии
мы находим в истории Наробанчинского монастыря, одного из крупнейших в
Халхе, изложенной его бывшим настоятелем, крупным ламаистским иерархом
Делиб-хутухтой, американскому исследователю X. Врилэнду, который широко
использовал сведения хутухты в своей монографии, посвященной монгольской
общине и родовому строю. Произведенная нами проверка подтвердила достоверность
основных фактов, сообщенных хутухтой.
Он рассказал, что в начале господства Цинской династии
монгольским владетельным князьям «жаловалась земля и некоторое количество
семей (т. е. нутуг и улус.— И. 3.)». Наробанчинский монастырь, основанный
в годы правления Инь Чжэня (может быть, Сюань Е), довольно быстро приобрел
популярность, привлекавшую к его стенам множество верующих. Некоторые
из них отдавались под покровительство монастыря, кочуя в его окрестностях
и обслуживая своим трудом его администрацию. На этой почве возникали конфликты
с владетельными князьями, которым принадлежали откочевавшие к монастырю
семьи. Цинское правительство, активно поддерживавшее церковь в Монголии,
в конце концов наделило Наробанчинский монастырь владельческими правами,
а светский владетельный князь Хошучибэйсе, на территории которого находился
монастырь, выделил ему землю на юге своего владения. Интересно отметить,
что этот князь пытался также включить в свое пожалование участок земли
за пределами своего владения, на котором обитала семья мелкого феодала.
Последний решительно опротестовал самоуправство Хошучи - бэйсе, и тот
принужден был исключить спорную землю из своего пожалования.
История Наробанчинского монастыря не является исключением.
Процесс образования в Монголии монастырского землевладения во всех известных
нам случаях ее повторяет.
Обратимся к документам, относящимся к Калмыцкому ханству
на Волге. В мае 1732 г. князь Барятинский докладывал Коллегии иностранных
дел, что к нему обратилась вдова умершего Лоузан-Шоно с жалобой на то,
что «по смерти оного мужа ее имеющийся у него данной ему небольшой улус,
в том числе и собственных их людей, хан удержал у себя. И просила она,
Черень - Балзана, чтоб тех собственных их людей от хана возвратить к ней
и ей бы, Черень-Балзане, составшими при ней людьми для кочевания определить
особливое место».
И в этом случае речь идет о выделении вдове умершего
князя обособленного куска земли в безраздельное владение взамен той территории,
которую у нее отобрал владелец всей калмыцкой земли — хан. Следует учесть,
что верховная собственность на землю Калмыцкого ханства была в это время
в руках российского императора, что нисколько не мешало хану Калмыкии
быть фактическим собственником этой земли, которую он уже от себя раздавал
во владение младшим князьям, а в некоторых случаях и отбирал у них.
Общеизвестно, что иногда, под влиянием неблагоприятных
погодных условий, кочевому населению приходилось искать спасения в перекочевке
на более далекие расстояния, на территорию других феодальных владений.
Правители этих владений могли по своему усмотрению допустить или не допустить
бедствующее население на свою территорию, ибо только они были собственниками,
единственными распорядителями земли. Так освещал этот вопрос в своих беседах
с Врилэндом и Делиб - хутухта.
Как же проявлялась собственность феодалов на землю в
Монголии, где до самого конца XIX в. не существовало ни купли-продажи,
ни аренды земли? Она проявлялась в форме монопольного права владетельных
князей распоряжаться кочевьями.
|