Златкин И.Я. История Джунгарского ханства (1635-1758). Издательство «Наука», Москва, 1964.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ДЖУНГАРСКОЕ ХАНСТВО В ПЕРИОД
НАИБОЛЬШЕГО МОГУЩЕСТВА
(первая половина XVIII в)

2. ОБЩЕСТВЕННЫЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ ДЖУНГАРСКОГО ХАНСТВА

продолжение . . .

В «Описании калмыцких народов» В. Бакунина говорится, что распределение сезонных кочевий между владетельными князьями входило в компетенцию особого учреждения, называвшегося «зарго» и игравшего роль своеобразного совета министров; оно состояло из восьми постоянных членов, назначавшихся ханом из его приближенных, и из периодически сменявшихся представителей местных феодальных владык. «В той же зарге,— писал В. Бакунин,— при присутствии оных депутатов каждой весны и осени определяемо было, где которому нойону с улусом своим летовать и зимовать, и о том по конфирмации ханской давано было знать чрез тех депутатов № нойонам их, в чем и споров не бывало».

О том, как распределялись места кочевания и пастбищные угодья между отдельными группами и семьями, входившими в улус, рассказывает П. Паллас, лично наблюдавший перекочевки в Калмыкии. «Если калмыцкая орда (т.е. ханство — И. 3.) или улус для сыскания свежих паств переходит с места на место... то наперед высылаются люди, которые для хана или князя, для ламы: и для кибиток, где их идолослужение совершается, выбирают лутчие места, после чего сии по объявлении через провозгласителей о их выступлении шествуют первые, а потом за ними следует весь народ и выбирает для себя, удобные места».

Так раскрывается механизм действия феодальной собственности на землю в условиях кочевого скотоводческого хозяйства. Главный собственник земли — хан утверждает распределение кочевий в ханстве, обеспечивая в первую очередь себя и верховного ламу достаточными по количеству и лучшими по качеству пастбищными угодьями, указывая затем места кочевания своим вассалам, младшим князьям. Вассалы в свою очередь обеспечивали себя и своих приближенных лучшими пастбищами, а все, что оставалось, становилось достоянием рядовых кочевников, непосредственных производителей, подвластных этому владетельному князю.

Источники более позднего времени, рисующие земельные отношения в монгольском обществе XIX—XX вв., показывая эволюцию этих отношений, в то же время полностью подтверждают данные Бакунина, Палласа и других. Как выясняется, например, из материалов Делиб - хутухты, разнообразие природных условий иногда видоизменяло формы землепользования, ни в малой степени, однако, не нарушая основы основ феодального общества — монопольной собственности феодалов на землю. Делиб - хутухта свидетельствует, что в начале XX в. в Наробанчинском владении стало правилом закрепление зимних пастбищ за отдельными семьями, независимо от их социального и общественного положения, причем на этих зимниках сооружались каменные укрытия для скота и накапливались запасы топлива. Закрепление же летников за отдельными семьями, как правило, не производилось, хотя каждая семья двигалась из года в год по одному и тому же маршруту, в одни и те же места. Но в одном из хошунов Сайн-нойон-хана вся территория была, разделена «на пастбищные угодья на все сезоны года, между отдельными семьями. Особенность же этой территории заключалась в том, что она состояла из не защищенных от ветра площадок (hugaa), от которых уходили в горы боковые долины. Вот эти боковые долины и были, распределены по отдельности между семьями, причем каждая семья передвигалась вдоль своей долины, разбивая стойбище летом внизу, а зимой наверху».

Факты, сообщаемые Делиб - хутухтой, свидетельствуют, что при абсолютном господстве феодальной собственности на землю использование этой земли могло приобретать различные формы в зависимости от многообразных местных условий. В одних случаях пастбищные угодья и стойбища ни в один из сезонов не закреплялись за пользователями, в других — закреплялись только зимники, в третьих — закреплялись зимники, летники и все промежуточные кочевья.

Сведения о собственности князей на землю, о закреплении зимников, а иногда и летников подтверждаются многочисленными документами Государственного архива МНР, частично опубликованными проф. Ш. Нацогдоржи в его труде о крестьянском движении в дореволюционной Монголии. Укажем на некоторые из них. «Отрезок земли нашего хошуна,— говорится в одной из жалоб аратов,— крайне узок, стиснут скалами и лесом, пастбища неравноценны. Ввиду этого в старое время каждое хозяйство наделялось земельным участком, что стало обычаем». В другой жалобе араты писали, что их владетельный князь использовал пастбищные угодья для своего скота, «а остальным тайджи и аратам, имеющим скот... запрещено пользование пастбищными угодьями, и [они] совершенно лишены нутуга для кочевок». В третьем документе приводится жалоба аратов одного из хошунов Дзасактухановского аймака на их князя, который разрешил жителям соседнего хошуна «кочевать в своем нутуге и берет с них так называемый ?вс?н ц?в?н (налог за пользование пастбищами)». Отметим еще один документ, рассказывающий о том, что в 1846 г. владетельный князь Балдар-Доржи из аймака Тушету-хана потребовал возвращения группы аратов, откочевавших в соседний хошун. Но те не хотели возвращаться и обратились к Балдар-Доржи и к князю хошуна, в котором они в то время кочевали, с просьбами разрешить им не возвращаться на старое место, за что они соглашались выполнять повинности для обоих князей.

А. Позднеев, в конце XIX — начале XX в. немало путешествовавший по Монголии, наблюдавший и изучавший жизнь монгольского населения, писал: «Зайдите в любую юрту, и каждый монгол непременно скажет вам, кому принадлежит то место, на котором он кочует». Укажем, наконец, на широко распространившиеся в конце XIX — начале XX в. случаи продажи монгольской земли и сдачи ее в аренду разного рода европейским предприятиям и учреждениям, правительственным учреждениям Китая и частным лицам, причем продавцами земли и сдающими ее в аренду были владетельные князья, клавшие выручку себе в карман.

Итак, в феодальную эпоху в Монголии земля находилась в монопольной собственности владетельных князей, а основной формой проявления этой собственности было монопольное право князей распоряжаться кочевьями. Конкретные формы землепользования были различными в зависимости от различных исторических и природных условий; во второй половине XIX — начале XX в., когда монгольские князья столкнулись с буржуазным спросом на их землю, право распоряжаться кочевьями само собой, в порядке естественной эволюции, без каких-либо внутренних потрясений превратилось в право продавать землю и сдавать ее в аренду. Такова историческая тенденция развития феодальной собственности на землю в Монголии.

Из всего сказанного следует также, что земля, пастбищные угодья играли роль решающего средства производства монгольского кочевого общества. Исследователи, отрицающие роль земли как средства производства в кочевом скотоводческом хозяйстве, исходят из того, что кочевник не прилагает труда к пастбищам, что последние являются «естественными лугами», что к ним можно применить слова, сказанные К. Марксом о вещах, могущих быть потребительными стоимостями и не быть стоимостями. «Так бывает,— писал К. Маркс,— когда ее (вещи.— И. 3.) полезность для человека не опосредствована трудом. Таковы: воздух, девственные земли, естественные луга, дикорастущий лес и т. д.». Но ссылка указанных исследователей на К. Маркса в данном случае является неправомерной. Пастбищные территории в кочевом скотоводческом производстве не являются «естественными лугами» в обычном смысле; нельзя сказать, что эти территории не опосредствуются трудом кочевника-скотовода. Громадный труд, вкладываемый кочевником в перекочевки, имел целью не только освоение новых пастбищ, но и восстановление плодородия старых, уже использованных угодий; перекочевки являлись единственным доступным кочевнику средством восстановления кормовых ресурсов использованных пастбищ, обеспечивавших ему возможность возвращения в соответствующее время года на старое кочевье. Оседлое сельское хозяйство, использующее богатства естественного луга как бесплатный дар природы, действительно не вкладывает в него труда, но кочевник-скотовод не мог использовать богатства пастбищных угодий, если не обеспечивал их водоснабжением и если — что самое главное — он несколько раз в году, собрав свои стада, имущество и все свое семейство, не перекочевывал на новое пастбище, отделенное от старого иногда многими десятками километров. Весь смысл сезонных перекочевок заключался в восстановлении урожайности пастбищных территорий; без этого перекочевки становятся чем-то вроде увеселительных прогулок, предпринимаемых из любви к солнцу, чистому воздуху, путешествиям и т. п. Буржуазная историография обычно так и истолковывала их значение. Реальные исторические факты, сообщаемые источниками и документальными материалами, не оставляют сомнения в том, что решающим средством производства скотоводческого кочевого хозяйства являлась земля, пастбищные угодья.

Так обстояло дело во всех монгольских районах Цинской империи и Российского государства, так в основном было и в Джунгарском ханстве с учетом разве того, что там в XVIII в. не все проявления исторической эволюции форм феодального землевладения и землепользования получили законченное выражение.

Но прежде чем перейти к Джунгарскому ханству, остановимся коротко на вопросе о роли скота в производстве и общественных отношениях монгольских народов. Нужно ли доказывать, что под животноводческим хозяйством подразумевается хозяйство, производственная деятельность которого направлена на разведение домашних животных, что домашние животные являются целью производства такого хозяйства, продуктом его производства, продуктом труда его работников. Конечно, домашние животные использовались в материальном производстве кочевых хозяйств весьма многообразно. Вполне естественно, что иногда некоторые из животных использовались в качестве средств производства и транспорта. Но такое их использование было не типичным, не основным, а скорее эпизодическим и затрагивало незначительную часть домашних животных. Типичным и характерным было то, что скот являлся продуктом труда кочевников-скотоводов и основной формой их богатства. Много скота означало богатство, мало — бедность. Процесс накопления в хозяйстве кочевника выражался главным образом в росте поголовья принадлежавшего ему скота.

Скот играл исключительно важную роль в торговом обмене кочевых народов с оседлыми. Лошади, рогатый скот, овцы и верблюды были, по сути дела, единственным товаром, который кочевники могли предложить и предлагали своим оседлым соседям в обмен на продукцию их хозяйства. Львиная доля «экспортно-импортной» торговли Монголии приходилась на хозяйства феодалов, стягивавших к себе в результате эксплуатации непосредственных производителей многотысячные стада и табуны, в обмен на которые они приобретали предметы роскоши, оружие и т. п. Скот давал все: пищу, жилище, одежду, средства грузового и пассажирского транспорта, всевозможные импортные товары; скот был почти единственной формой «валюты». Именно поэтому разведение скота было целью производства. С. Толыбеков отрицает за скотом роль продукта труда и утверждает, что он является средством производства, орудием труда, на том основании, что кочевник «при пастьбе своих стад и табунов ставит перед собой определенную цель, чтобы пастбищная трава была превращена в результате поедания ее животными в молоко, шерсть, мясо, кожу, навоз и т. д.» 189. Но при таком методе исследования придется признать, что ни молоко, ни шерсть, ни мясо не являются конечным продуктом, что они сами превращаются в средство производства, в орудие труда при изготовлении молочных продуктов, войлока, супа, обуви, топлива и т. п. Мы можем таким образом двигаться от одного этапа изменения материи в процессе производства к другому по бесконечному циклу обмена веществ между обществом и природой. Но это уже не исследование, а вульгаризация. Разумеется, скот и земля в кочевом обществе неразрывно и тесно связаны между собой как в производственном процессе, так и в общественных отношениях. Разведение скота невозможно без земли, без пастбищ; земля и пастбищные угодья теряют всякое значение без скота. В этом смысле можно и нужно говорить о единстве земли и скота как факторов материального производства и общественного строя кочевых народов. Но единство не есть тождество. Как бы тесно они между собой ни были связаны, земля и скот выполняли как в производстве, так и в общественных отношениях различные роли. Если земля была главным средством производства, то скот был целью этого производства, его главным продуктом; если земля была решающим фактором в производственном процессе кочевого общества, то скот был не менее решающим фактором в сфере распределения произведенного этим обществом совокупного продукта. Если отношение к земле как к основному средству производства разделяло общество кочевников на классы, если собственность на землю превращала собственников в феодалов, а лишенных этой собственности делала феодально-зависимыми, то отношение к скоту определяло имущественное положение владельцев стад, делая одних феодалов или аратов богатыми, других феодалов или аратов бедными.

Значение скотоводства в общественно-политической жизни монгольских народов, в описываемое время было огромным. Скот был всеобщим объектом вожделения. Феодалы в форме поборов и повинностей отнимали у аратов столько скота, сколько было возможно, они организовывали его угон у соседей, захват скота был одной из главных задач межфеодальных войн и внутренних усобиц. Феодально-зависимое аратство оказывало сопротивление феодалам, стараясь уберечь свои стада от их алчности, прибегая к самовольным откочевкам, скрывая численность принадлежавшего им поголовья, переходя иногда к более активным формам классовой борьбы, сопровождавшимся захватом и разделом стад, принадлежавших феодалам.

Во всем этом проявлялась борьба классов и социальных групп за долю в совокупном общественном продукте, за перераспределение общественного богатства. Легко понять, что владетельные князья, будучи монопольными собственниками земли и эксплуатируя зависимое аратство, накапливали огромные стада, исчислявшиеся тысячами и десятками тысяч голов. Некоторые примеры мы приводили выше, ссылаясь, в частности, на биографию Зая-Пандиты. Источники в изобилии приводят данные о борьбе между феодалами за скот. Следует учесть, что борьба за улусы тоже в конечном счете сводилась к борьбе за скот, ибо владетельные князья были заинтересованы в улусах, т. е. в зависимых аратских хозяйствах, главным образом постольку, поскольку последние обладали собственными стадами и поэтому могли нести поборы и повинности; бедняцкие, бесскотные хозяйства" были феодалам не нужны. Делиб - хутухта рассказывал, что в 1890 г., когда он вступил в управление Наробанчинским монастырем, семья его родителей имела собственное стадо из 10 коров, 30 лошадей и 3 верблюдов, на в дальнейшем это стадо выросло до 200 коров, 2 тыс. лошадей, 300 верблюдов и 7 тыс. овец (овец раньше не было). Чтобы получить представление о концентрации скота в хозяйствах феодалов, отметим, что 400 аратских хозяйств, подвластных Делиб - хутухте, вместе владели 78 тыс. овец (у хутухты 9%), 1600 голов рогатого скота (у хутухты 12,5%), 1200 верблюдов (у хутухты 25%), 2800 лошадей (у хутухты около 80%). Мы не располагаем сведениями о концентрации стад в хозяйствах феодалов в XVII и XVIII вв., но у нас есть все основания полагать, что и тогда положение не было иным.

Что говорят наши источники об организационных основах скотоводческого хозяйства крупных монгольских феодалов? Как выясняется, главным принципом организации такого хозяйства являлась раздача скота мелкими партиями на выпас подвластным аратским хозяйствам, обладавшим собственным стадом, достаточным, чтобы гарантировать феодала от возможных потерь. Делиб - хутухта говорил, что в Наробанчинском монастыре овцы, рогатый скот и лошади отдавались для выпаса на началах издольщины, т. е. небольшие стада, отары и табуны распределялись между подвластными аилами под их ответственность за вознаграждение в виде части молока и шерсти. Собственное семитысячное овечье стадо Делиб-хутухта делил на отары в 300—800 голов, которые раздавались на выпас хозяйствам, владевшим собственным стадом, насчитывавшим около 300 овец. Численность выпасаемой отары зависела от величины собственного стада и обеспеченности рабочей силой. По словам хутухты, выпасающее хозяйство получало 70 % шерсти, все молоко летом и всех ягнят. Что касается верблюдов, то в Наробанчине их пасли наемные пастухи.

Есть все основания полагать, что Наробанчинское монастырское владение и в этом отношении не было исключением, что раздача скота на выпас состоятельным аратам была в Монголии повсеместным явлением и общей основой организации хозяйства феодалов. Во всяком случае в послереволюционной Монголии органы народной власти твердо установили, что в 20-х годах около 20% аратских хозяйств продолжало выпасать скот бывших феодалов и других крупных скотоводов на условиях, аналогичных описанным выше.

Мы уже отмечали, что владетельные князья в Монголии являлись собственниками всех нутугов и всех улусов в своих владениях. Но между этими двумя видами собственности существовало серьезное различие. Владетельные князья были полными и безраздельными собственниками по отношению к нутугам, но не по отношению к улусам. Обычное и писаное монгольское право — постановления ряда княжеских чулганов и ханские указы, равно как и законодательство Цинской династии по делам Монголии и правительства России по делам Калмыкии, предоставляя князьям право покупать, продавать и дарить аратов, запрещало их убивать. В этом смысле монгольские феодалы не были полными собственниками своих улусов.

Так было во всей Монголии, так было в Калмыкии, так было и в Джунгарском ханстве.

Структура ойратского общества была довольно сложной. Все исследователи единодушно отмечали наличие в нем сословий, но расходились в определении их числа и характера. По мнению Н. Бичурина, ойраты делились на два сословия — военных и духовных, причем первое в свою очередь разделялось на группы дворян и податных. Богоявленский насчитывал у ойратов три сословия - воинов, черных людей и рабов, Хаслунд — четыре: белую кость, т. е. аристократов, черную кость, т. е. податное население, дарханов, т. е. освобожденных от повинностей, и духовенство.

Посмотрим, что говорят о сословиях источники.

«История Убаши-хунтайджи» сообщает о совещании представителей «высших, средних и низших сословий» Биография Зая-Пандиты несколько раз и в разных вариантах говорит о «высших, низших и средних», «о великих и малых нойонах», «о духовенстве и мирянах», «о знатных и простонародии». В тексте «Цааджин бичиг», как заметил еще С. Богоявленский, упоминались: улусные чиновники, знаменосцы, трубачи, телохранители, придворные, воины, простолюдины, рабы, великие и малые князья. Делиб-хутухта утверждал, что население Наробанчинского владения разделялось на два класса — тайджи и харачу, т. е. на аристократию («белую кость») и на «чернокостных» аратов. Последние в свою очередь разделялись соответственно их правам и повинностям на группы: хамжилга (hamjaanai ail – supporting family), албату (albatai – having duty) и дарханов (darhatai – having freedom).

Некоторые важные сведения содержатся и в русских архивных материалах, а также в трудах ученых и путешественников, наблюдавших и изучавших жизнь Калмыцкого ханства на Волге. А калмыки, говоря словами К. Костенкова, принесли в Россию свое общественное устройство из Джунгарии.

Взятые в целом показания источников приводят к убеждению, что монгольское общество, в том числе и ойратское, в рассматриваемое время делилось, как и всякое феодальное общество, на два основных класса — феодалов и крестьян - аратов, т. е. рядовых кочевников-скотоводов. Первые были монопольными собственниками земли, пастбищных, территорий, вторые были Лешины собственности на землю, и потому представляли собой феодально-зависимый класс. Оба класса делились на сословные группы. Наибольшей четкостью отличался сословный строй в Халхе и Южной Монголии, где благодаря законодательству Цинов права и обязанности сословий подверглись наиболее полной и строгой регламентации. Но цинское законодательство, как известно, не вносило каких-либо принципиальных изменений в общественную структуру Монголии, оно шло главным образом по линии юридического оформления существовавших там общественных институтов и приспособления их к интересам Цинской династии. Это позволяет утверждать, что общественный строй Джунгарского ханства в основном соответствовал общественному строю Халхи и южной Монголии до их включения в состав Цинской империи, а в Калмыцком ханстве существовали те же общественные отношения, что и в Джунгарии, с теми, однако, изменениями, которые со временем появились в Калмыкии под влиянием социального строя России.

Во главе ойратского феодального общества стоял хан из дома (или омока) Чорос. Положение этого хана, прочность его власти основывались на ресурсах его личного владения — его домена и ими определялись. Доменом джунгарского хана были земли, люди и скот, находившиеся в его личном владении, а также во владении его ближайших родственников, чоросских владетельных князей. Роль и значение ханского домена образно охарактеризовал весной 1724 г. один из влиятельных калмыцких феодалов Доржи Назаров. «Кому не быть ханом,— говорил Доржи,— все равно, и токмо что прибыток ему будет один титул и место первое; а пожиток его с одних только с его собственных улусов, а прочие де владельцы всяк владеет своими улусами и управляет, и хан к ним ничем интересоваться не повинен, и слушать его в том никто не будет». Из этих слов явствует, что прочность ханской власти, ее авторитет были прямо пропорциональны размерам и богатству ханского домена. Сказанным объясняется та яростная борьба, которую вели ханы и претенденты на ханский трон за расширение своих доменов. Укажем для примера, что Пунцук, отец калмыцкого Аюка - хана, «старался двоюродных своих братьев и их детей улусами обессилить и для того их между себя приводил в ссоры, а противного себе родного племянника своего, именуемого Джалбу разбил... а улусом его завладел»205. Ойратская история XVII — XVIII вв. богата эпизодами такого рода. Выше мы приводили рассуждения калмыцких князей о причинах их междоусобиц, а также их ссылку на действия Аюки, «передавившего» родственников и овладевшего их улусами, как на образец решения внутренних конфликтов. Точно так же поступали в свое время и Хара-Хула и Батур-хунтайджи. Опираясь на мощь своего домена, включавшего многочисленные улусы и обширные нутуги, располагая значительной военной силой, хан имел возможность навязать свою волю другим владетельным князьям и держать их в повиновении.

Хан Джунгарии был первым лицом в государстве ойратских феодалов. Ступенью ниже на феодально-иерархической лестнице стояли другие великие князья — правители хошоутских, дэрбэтских, хойтских и других крупнейших улусов, тайджи, именовавшиеся в русских источниках и исследованиях тайшами. Владение такого тайши в свою очередь состояло из ряда улусов, во главе которых стояли его родственники, члены его омока, являвшиеся самостоятельными правителями, но зависимыми от данного тайши. Правители таких улусов были, по терминологии ойратских источников, малыми князьями в отличие от тайшей и хана — великих князей, хун-тайджи. Каждый тайша располагал своим владением, являвшимся главным условием его власти над малыми князьями. Поэтому забота о расширении и укреплении собственного владения всегда стояла в центре внимания ойратских тайшей.

Князья, нойоны, имевшие в своем, владении отдельные улусы, близкими родственникам и соратникам. Каждая такая часть называлась тоже улусом или аймаком, а их владельцы и правители именовались – зайсангами. В. Бакунин писал, что у калмыков «каждой улус имеет особливое свое звание и нойона, а у каждого нойона есть по нескольку зайсангов, из которых каждой имеет свой, аймак, так как и российские дворяне собственные свои деревни. В аймаках их бывает по нескольку кибиток, не по равному числу, в ином 5, 10 и больше, а в ином от нескольких сот до тысяч и больше. По смерти же нойонов улус каждого разделяется сыновьям его по частям, в том числе большему сыну против Других его братей достается несколько больше, и каждая такая часть называется потом особливым улусом; а то ж чинится и по смерти зайсангов с их аймаками».

То же сообщал и П. Паллас: «Обыкновенно князь (тайдчи) правление своего народа (улуса)... оставляет старшему своему сыну. Протчим же детям дается по небольшому числу семей, над коими они, как и князь над своим народом, суть государи (нойоны), однако же от улуса владеющего князя не отделены остаются, и в некоторой зависимости и подданстве у него пребывают, так же и всем его военным и мирным учреждениям повинуются». К. Костенков в свою очередь свидетельствует: «Тайша был правителем целого поколения... разделявшегося на улусы. Лучшим и обширнейшим улусом тайша заведывал сам непосредственно, а менее обширные раздавал в управление и в кормление своим сыновьям и братьям... Нойоны иногда присваивали себе звание «тайшей», но на самом деле они тайшами не были, состоя к этой власти в вассальных отношениях... Для ближайшего управления аймаками нойоны раздавали их своим дальним родственникам или избранным лицам, которые... назывались цзайсан». Зайсанги были институтом наследственным, но владетельный князь, нойон, «дававший аймак в управление известному лицу, мог отнять его и передать другому, принимавшему в свою очередь звание зайсанга».

Ойратские источники — «Сказания» Батур-Убаши-Тюмена и Габан - Шараба, биография Зая-Пандиты — и русские архивные материалы подтверждают наблюдения В. Бакунина, П. Палласа, К. Костенкова и других, писавших по этому вопросу. Журналы путешествий Ф. Байкова, И. Унковского, М. Этыгерова, Л. Угримова и множество других документов разного рода свидетельствуют, что и в Джунгарском ханстве структура господствующего класса была подобна Калмыкии, что и там существовала не большая группа великих князей во главе с ханом, ниже их располагалась большая группа малых князей, зависевшая от великих нойонов, а еще ниже стояла масса зайсангов, зависевших от малых князей.