Златкин И.Я. История Джунгарского ханства (1635-1758). Издательство «Наука», Москва, 1964.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДЖУНГАРСКОЕ ХАНСТВО В КОНЦЕ ПЕРВОЙ НАЧАЛЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII В.

Общей тенденцией развития ойратского феодального государства в период правления Батур-хунтайджи и его первого преемника Сенге, т. е. с 1635 по 1671 г., была его внутренняя консолидация и упрочение внешнеполитических позиций. Это развитие, однако, не было последовательным и непрерывным, ему были присущи колебания и зигзаги.

В отличие от более ранних периодов ойратской истории эти десятилетия сравнительно богато представлены в источниках. Биография Зая-Пандиты, «Сказания» Габан-Шараба и Батур-Убаши-Тюмена, китайские произведения, собранные, переведенные и обобщенные в трудах П. Попова, В. Успенского, В. Васильева, Л. Шрама и других, наконец, русские архивные материалы из фондов Центрального государственного архива древних актов (ЦГАДА) и Архива Академии наук СССР (ДАН), взятые вместе, создают базу для более или менее полного изучения хода исторических событий.

Несмотря на это, приходится констатировать, что в целом события указанного периода истории Джунгарского ханства изучены и освещены в литературе недостаточно. Историки XIX — начала XX в. существенно расходились между собой по ряду важных как общих, так и более частных вопросов ойратской истории рассматриваемого времени.

А. М. Позднеев, ознакомившись с дневником путешествия в Джунгарию И. Унковского, опубликованным Н. И. Веселовским, писал последнему: «Оказывается, что исторические показания этого путешественника совершенно расходятся с показаниями Жербильона; последние в свою очередь различествуют от показаний китайских историков... Чтобы разобраться в этой путанице известий, мне по поводу Вашего издания захотелось пересмотреть как толкуют об этом периоде собственные монголо-ойратские сказания, которые, замечу мимоходом, до сего времени еще и вовсе не были разработаны в Европе... Оказалось, что все это, давая новый и обильный материал, в то же время опять-таки расходится с прежде известным».

Главной фигурой, стоящей в центре событий ойратской истории того времени, был основатель Джунгарского ханства и его первый правитель Эрдэни-Батур-хунтайджи, внутренняя политика которого во многих отношениях носила несомненно прогрессивный характер. Однако исследователи по-разному оценивали историческую роль этого деятеля. Н. Бичурин, например, склонен был поставить его в один ряд с Петром I. Он писал: «Батор-хонь-тайцзи был то же для элютов, что Петр I для России, но не имел ни образования, ни примеров, ни руководителей» Иным было мнение К. Пальмова, утверждавшего, что «властолюбие Джунгарского Батур-хунтайджи, вообразившего себя чуть ли не новым Чингисханом и задавшегося подчинить себе всю Монголию, не только препятствовало прочному объединению западномонгольских племен, но повело к полному разрыву между восточной и западной Монголией, тем более что в среде восточных монголов оказался столь же властолюбивый человек, которому не давала покоя мечта стать во главе всей Монголии, это — Ликдан, хан чахарский». Так радикально расходились эти два исследователя в оценке деятельности Батур-хунтайджи. Следует при этом отметить, что попытка провести аналогию между Батур-хунтайджи и чахарским ханом Лигданом несостоятельна уже по той причине, что вступление на ханский трон первого совпало по времени с гибелью второго. Мнения других историков располагались между крайними позициями Н. Бичурина и К. Пальмова.

Немало разногласий вызывало установление даты смерти Батур-хунтайджи. П. Паллас относил это событие к 1665 г., Г. Грум-Гржимайло — к 1663 г., Г. Миллер и И. Фишер полагали, что Батур-хунтайджи умер в 1660 г., а Байков в своем статейном списке датировал кончину этого правителя Джунгарии 1650 г. Указанные расхождения объясняются тем, что в русских источниках смерть Батур-хунтайджи не нашла сколько-нибудь заметного отражения. Как мы покажем ниже, полную ясность вносит биография Зая-Пандиты, оказывающаяся единственным и вполне достоверным свидетельством о смерти и погребении первого правителя Джунгарского ханства.

Не меньше споров вызвал и вопрос о том, кто и когда стал преемником Батур-хунтайджи. А. Позднеев, например, возражая Жербийону, И. Унковскому, Н. Бичурину и многим другим, утверждал, что между годом смерти Батура и воцарением Галдана главную роль в жизни ханства играл не Сенге, а его старший брат Цецен-тайджи (которого А. Позднеев почему-то именует Цецен-ханом). «Всматриваясь в историю ойратов того времени,— писал, А. Позднеев,— нетрудно заметить, что по смерти Батура-хунтайджи главным действующим лицом в среде зюнгарских князей является Цецен-хан, а никак не Сенге, который представляется какою-то бесцветною личностью, исполняющей только второстепенные роли... Сенге по смерти Батура-хун-тайчжия, т. е. с 1653 и до сего времени (до 1659 г.— И. 3.), едва ли был признаваем за законного владетеля зюнгарских поколений, и что если он и почитался таковым впоследствии, то власть эту он приобрел себе путем сравнительно долгой борьбы и усилий. Но опять-таки... власть над зюнгарскими поколениями (т. е. над владениями дома Чорос.— И. 3.) не совмещала в себе главенства над всем ойратским союзом и в этом отношении... трудно представить то, чтобы Сенге считался когда-либо старейшим в общей семье ойратских князей».

Г. Грум-Гржимайло также не решался ответить на вопрос о первом преемнике Батур-хунтайджи и считал, что Сенге вступил на ханский трон лишь в 1665 г.

Указанные расхождения объясняются, видимо, особенностью источников, которыми пользовались упомянутые авторы. Жербийон, как известно, имел дело только с официальными маньчжурскими документами и устными монгольскими преданиями. Н. Бичурин как обычно, руководствовался исключительно китайскими историческими сочинениями, написанными, как правило, через много десятилетий после описываемых событий на основании расспросных данных. Что касается А. Позднеева, то он исходил только из показаний монгольских летописей, упуская из виду, что авторы большей части этих летописей находились под сильным влиянием официальной китайской историографии и ламаистской церкви, к середине XVIII в. превратившейся в орудие политики Цинской династии.

Главными нашими источниками для этой главы явились три ойратских исторических сочинения (биография Зая-Пандиты и два «Сказания») и русские архивные документы. Одним из ценных преимуществ ойратских материалов является то, что они, отражая интересы и идеологию феодалов Джунгарии, вместе с тем вполне независимы от посторонних, китайских или русских, влияний.. Что же касается русских архивных документов, то они как это будет видно из дальнейшего, в ряде случаев существенно дополняют и уточняют показания монгольских, в том числе и ойратских, источников.