|
Златкин
И.Я. История Джунгарского ханства (1635-1758). Издательство «Наука», Москва,
1964.
ГЛАВА
ПЕРВАЯ
ЗАПАДНАЯ МОНГОЛИЯ В XV — ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVI в.
3. НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ ОЙРАТОВ В XV—XVI
вв.
продолжение . . .
Габан-Шараб, например, излагая легенду о божественном
происхождении зюнгарских (т.е. чоросских) и дэрбэтских нойонов, устанавливает,
что десять сыновей Аманая и четыре сына Домоная явились основателями джунгарского
и дэрбэтского улусов, что они некогда вместе со своими подданными образовали
эти улусы. Из этих слов следует, что улусы включали в себя не однородную
массу близких и дальних кровных родственников, а господ и подвластных,
эксплуататоров и эксплуатируемых, причем первые были членами правящего
омока, вторые к омоку не принадлежали, они были простым народом, харачу.
В другом месте Габан-Шараб рассказывает, как ойратские нойоны увеличивали
число подвластных им аилов. По его словам, торгоутский Дайчин вначале
имел всего 160 семей албату (алба—повинность, албату — несущие повинности,
податные, зависимые), но потом довел их число до 100 тыс.; джунгарский
Зориктухунтайджи имел соответственно 7 и 40 тыс.; торгоутский Лубсан —
7 и 8 тыс. и т. д. Приведенные примеры, а их число можно увеличить во
много раз, свидетельствуют, что состав властвующего омока и преемственность
власти в нем являлись постоянными и неизменными, а численный и персональный
состав их улусов, т. е. подвластных членам омока аилов, был весьма изменчив.
Члены омока относились к остальным членам улуса как помещики в странах
Запада к подневольным крестьянам, как властвующий эксплуататорский класс
к непосредственным производителям, как собственники основных средств производства
к лишенным этих средств производства, как феодалы к зависимым крестьянам.
Члены омока и остальные члены улуса были связаны узами не кровного родства,
а отношениями господства и подчинения, основанными на том, что члены омока
являлись монопольными собственниками и распорядителями всей земли улуса,
всех пастбищных угодий, игравших роль главного средства производства кочевников-скотоводов.
Вопрос о земле и земельной собственности у монголов
в эпоху феодализма в главных своих чертах был выяснен Б. Владимирцовым,
который положил в основу своих выводов неоспоримые свидетельства первоклассных
монгольских источников и летописей Рашид-ад-дина. Б. Владимирцов также
доказал, что уже в XI—XII вв. монголы кочевали в пределах строго ограниченных
территорий (нутугов), передвигались с пастбища на пастбище по вполне определенным
маршрутам, перекочевывая с места на место в зависимости от сезона, травостоя
и водоснабжения. В отличие от древних времен, когда пастбищные территории
находились в коллективной собственности членов родовых общин, т. е. омоков,
к XIII в. в основном завершился процесс лишения этих общин прав собственности
на пастбища. Фактическим и единственным собственником этих земель становилась
феодализировавшаяся знать. В период Чингисхана и его преемников верховными
собственниками земли, пастбищных территорий были Великие ханы, раздававшие
ее своим приближенным в качестве хуби в пожизненное условное владение
на правах своеобразного акта или бенефиция вместе с людьми, кочевавшими
на этой земле.
Б. Владимирцов писал: «Чингисхан создает уделы, отдавая
во владение определенному лицу тот или другой клак, то или другое поколение
в вознаграждение за верную службу... Древнемонгольские нукеры за свою
службу военным вождям получают от своих предводителей в удел (xubi) то
или другое количество кочевых ауil'ов, господами и правителями которых
они становятся; вместе с этим они получают достаточное количество территории,
на которой они могли бы кочевать вместе со своими людьми и охотиться...
получение людей в управление налагало на него (нукера.— И.З.) обязательство
продолжать военную и иную службу своему вождю вместе с известным контингентом
воинов, которых могли выставить данные ему в управление аилы... Удел (xubi)
состоял из двух частей: из определенного количества кочевых семейств (ulus)
и из достаточного для их содержания пространства пастбищных и охотничьих
угодий (nutug). Внимание кочевника, конечно, сосредоточено на людях, потому
что nutug мог быть найден и другой; ввиду этого словом ulus и стали обозначать
самый удел, выделенный тому или другому лицу».
Со времени опубликования исследования Владимирцова об
общественном строе монголов прошло около трех десятилетий. За прошедшие
годы советская наука обогатилась рядом новых трудов, посвященных истории
и общественным отношениям кочевых народов, как входивших в состав бывшей
Российской империи, так и не входивших в нее. Особенно большой интерес
представляют труды по истории Казахстана, Бурятии, Якутии и других республик
СССР, народы которых еще в сравнительно недалеком прошлом были по преимуществу
или целиком кочевниками-скотоводами. Обильный конкретно-исторический материал,
многочисленные фактические данные, представленные в этих трудах, не оставляют
места сомнению, что главные, принципиальные положения концепции Б. Владимирцова
соответствуют историческим фактам не только в отношении Монголии, но и
в отношении феодального (или феодализирующегося) общества всех кочевых
народов, открывая тем самым надежный путь к выяснению закономерностей
исторического развития этих народов.
Едва ли есть необходимость в новых доказательствах,
подтверждающих тезис Б. Владимирцова о том, что в Монголии уже в XIII
в. сложилась монополия собственности феодалов на землю, на пастбищные
территории. Нельзя, однако, не отметить фактов, на которые исследователи
до сих пор обращали мало внимания. «Сокровенное сказание», например, сообщая
о распределении Чингисханом уделов между его родичами и сподвижниками,
говорит, что в отношении Хорчи хан повелел: «Пусть он невозбранно кочует
по всем кочевьям вплоть до при-Эрдышских Лесных народов». Такой указ мог
издать лишь собственник земли, имеющий власть переуступить на определенных
условиях свое право собственности на данную территорию другому лицу. Важно
еще и то, что лицо, получившее это пожалование, в свою очередь приобретало
право «невозбранно» владеть пожалованной территорией, стать ее собственником
на все время действия пожалования. Иное истолкование этого случая нам
представляется невозможным.
Приведем еще один пример из «Сокровенного сказания».
«"Какая же награда вам будет теперь по душе?" — спросил Чингисхан
у Сорхан-Шира. Тот ответил: „Не благоволишь ли разрешить, пожаловать нам
дарханное кочевье? Не предоставишь ли нам в дарханное кочевье Меркитские
земли по Селенге?" Указ Чингисхана гласил: „Занимайте же вы своим
кочевьем Селенгу, Меркитскую землю и будьте вы ее невозбранными державными
пользователями. Дарханствуйте даже до потомков ваших"». В данном
случае идея собственности хана на все подвластные ему земли выступает
еще более ясно и убедительно, равно как и его право переуступать определенную
часть его собственности другому лицу, вследствие чего это лицо само приобретало
качество собственника пожалованной ему земли.
Напомним также рассказы нашего источника о многочисленных
случаях пожалования Чингисханом сородичам и соратникам в уделы различных
улусов, тем, тысяч и т. п., причем считалось само собой разумеющимся,
что каждое такое пожалование состояло не только из людей, аилов, составлявших
эти улусы, тьмы и пр., но и из земли, из пастбищ, необходимых для их производственной
деятельности, из кочевий, без которых они не могли существовать. Не будучи
собственником земли, пастбищных территорий, на которых кочевали эти аилы,
Чингисхан не мог бы жаловать людей, обитателей аилов.
Укажем, наконец, еще на один пример из «Сокровенного
сказания», имеющий непосредственное отношение к рассматриваемому вопросу.
Первый преемник Чингисхана, Угэдэй, издал указ, предусматривавший раздел
земельно-кочевых и водных угодий. «Для этого дела,— говорится в указе,—
представлялось бы необходимым избрать от каждой тысячи особых нутугчинов
— землеустроителей по отводу кочевий». Из текста указа следует, что земля,
пастбищные территории уже как-то были разделены и речь шла о переделе
пастбищных угодий, о новом отводе кочевий, о новом наделении ими пользователей.
Такая операция была бы немыслима, если бы хан не был верховным собственником
земли, если бы земля была ничьей или собственностью самих кочевников,
их аилов, омоков и т.п. Содержание указа свидетельствует, что земля противостояла
пользователям как чужая собственность, как нечто, находившееся в распоряжении
и управлении хана и нойонов.
Но если в эпоху империи земля была собственностью самого
повелителя империи — Великого хана, то в дальнейшем она стала превращаться
в собственность местных удельных правителей. Процесс экономического и
политического укрепления уделов создавал ту объективную основу, на которой
возникла и выросла феодальная раздробленность, пришедшая на смену объединенному
раннефеодальному государству монгольских нойонов. Этому же, с другой стороны,
способствовало ослабление центральной ханской власти, вызванное военными
неудачами, восстаниями и другими обстоятельствами. Что же касается самих
местных правителей, то они, опираясь на свою возросшую мощь и используя
ослабление центральной власти, стремились превратить пожалованные им земли,
пастбищные территории в свою полную и наследственную собственность.
В соответствии с этим мы наблюдаем превращение пожалований
типа хуби, т. е. условных пожизненных владений, в наследственную собственность
правителей местных ханств и княжеств. В этой связи важно отметить, что
термин хуби, много раз встречающийся в «Сокровенном сказании» для обозначения
ханского пожалования, включавшего в себя пастбищные территории и кочующих
на них скотоводов, к XVII в. исчезает, уступив место в источниках другому
термину - умчи, выражавшему понятие собственности, передаваемой по наследству.
Так, автор «Шара Туджи», повторяя рассказ «Сокровенного сказания» о раздаче
Чингисханом уделов его братьям, называет эти уделы не хуби, а понятным
ему и его современникам словом умчи. Этим же термином «Шара Туджи» называет
уделы, выделенные тибетским Алтан-Сандалиту-ханом его братьям. Один из
разделов «Сказания» Габан-Шараба озаглавлен так: «Повествование о том,
как ойратские нойоны раздавали уделы сыновьям», причем и здесь понятие
удел передано словом умчи. Саган-Сэцэн, автор «Эрдэнийн Тобчи», сообщает,
что один из внуков Даян-хана Билик-Мерген (1506—1550) имел девять сыновей,
которые, получив в наследство отцовский улус, разделили его на девять
частей. При этом Саган-Сэцэн, говоря об улусе, наследстве, разделе улуса
на части, пользуется этим же словом умчи. Этим же словом пользовался и
Батур-Убаши-Тюмен во всех случаях, когда он говорил о владениях ойратских
и калмыцких ханов и князей, передававших их по наследству своим сыновьям.
Тот факт, что феодальные владения во всей Монголии в
XVI—XVII вв. были наследственной собственностью правящих омоков, настолько
очевиден и общеизвестен, что едва ли есть необходимость увеличивать число
доказательств. Гораздо труднее ответить на вопрос: как развивался процесс
превращения хуби в умчи и к какому времени можно отнести его завершение
в основных монгольских районах, в частности в Западной Монголии, у ойратов?
Известные нам источники не дают материалов для окончательного решения
этого вопроса. Мы можем лишь высказать предположение, что этот процесс
начался и развивался одновременно с распадом империи потомков Чингисхана,
что изгнание монгольских феодалов из Китая дало мощный толчок к его ускорению,
что в центральных и западных районах Монголии он полностью завершился
на рубеже XV—XVI вв.
Выше мы уже приводили свидетельство «Мин ши», позволяющее заключить, что
во второй половине XV в. наблюдалась возросшая самостоятельность владетельных
князей Восточной и Западной Монголии. Нам представляется, что это свидетельство
отражает превращение местных монгольских (в том числе и ойратских) правителей
из пожизненных держателей ханской земли и кочевавших на ней аилов в полных
и наследственных собственников этой земли.
Превращение земли и пастбищных территорий в монопольную собственность
правящего класса феодалов имело своим естественным результатом превращение
непосредственных производителей, трудящихся кочевников-скотоводов в экономически
зависимый класс, в объект феодальной эксплуатации. Уже в эпоху «Сокровенного
сказания» были широко распространены такие понятия, как «податной народ»,
«народ, выполняющий повинности» (albatu irgen), «наследственные подданные»,
«наследственные крепостные» (xariyatu omci-yin irgen), просто «крепостные»
(xariyatu irgen), «подданные», «трудящиеся» (arad irgen). «Сокровенное
сказание» говорит, что Чингисхан, разгромив Чжуркинский улус, превратил
чжуркинцев и их подданных в своих собственных, наследственных крепостных
(ober-un omci irgen), что Ван-хан, разбитый найманами, обратился к Чингисхану
с просьбой помочь ему вернуть «податной народ и богатство» (minu albatu
irgen ba ed korungge). «Сокровенному сказанию» известен и. такой общественный
слой, как «челядь», «дворовые люди» (ger-un kumun).
Находясь в экономической и политической зависимости от правящих омоков,
трудящийся народ Монголии выполнял всевозможные повинности в пользу своих
господ и феодального государства. Источники мало говорят о характере и
размерах этих повинностей, за исключением военной службы. Первый известный
науке законодательный акт, призванный регулировать народные повинности,
связан с именем Угэдэй-хана. «Сокровенное сказание» излагает содержание
его указа, из которого видно, насколько велико было бремя поборов и повинностей,
возложенных на народ. В указе Угэдэя говорится: «Не будем обременять государство...
возрадуем народ тихим благоденствием... введем порядки необременительные
для народа». Из дальнейшего текста выясняется, что «заботы» хана о благе
народа свелись к следующему: а) каждое аратское хозяйство обязано было
ежегодно сдавать для ханского стола одну двухгодовалую овцу, а в налог
для содержания бедных и неимущих — по одной овце от каждой сотни овец;
б) каждая тысяча обязана была выделить некоторое число кобылиц в казенные
табуны и доильщиков для их подоя, заведующих казенными пастбищами и кочевьями,
стражей для охраны казенных складов, смотрителей почтовых станций (ямчинов)
и верховых почтарей (улачинов) по 20 на каждую станцию, лошадей и баранов
для продовольствия проезжающих, дойных кобыл, упряжных волов и повозки
в установленном числе на каждую станцию.
Если таковы были «милости» хана Угэдэя, то можно представить,
насколько более тяжелыми были государственные поборы до его указа. Следует
к тому же иметь в виду, что указ Угэдэя регулировал повинности аратских
хозяйств по отношению к государству и совершенно не вмешивался во взаимоотношения
между аратами и их непосредственными владыками нойонами, на землях которых
эти араты кочевали. Учтем также, что пребывание на военной службе и участие
в походах не освобождало семьи воинов от обычных налогов и повинностей.
Суммируя все это, мы ясно представим себе противоположность классовых
интересов в монгольском обществе того времени и довольно высокий уровень
феодальной эксплуатации народных масс. Конечно, острота классовых противоречий
стушевывалась и смягчалась, с одной стороны, пережитками родовых отношений,
весьма еще значительными в XIII—XIV вв., а с другой — успешными завоевательными
войнами и эксплуатацией покоренных народов монгольскими феодалами, имевшими
возможность выделять известную часть военной добычи и дани в пользу рядовых
воинов и их семей. Однако такое «участие» в добыче не вело и не могло
вести к ликвидации классового неравенства и классовых противоречий.
Крушение империи, резко ухудшившее военно-политические
позиции монгольских феодалов, одним из своих результатов имело дальнейшее
классовое расслоение монгольского общества, что в свою очередь повлекло
за собой обострение классовой борьбы. «Мин ши» сообщает, что в середине
XV в. один из монгольских владетельных князей обратился к императору Чжу
Ци-чжэню с жалобой на подвластных ему аратов, из которых 1500 семей самовольно
покинули его владения и откочевали. Не имея возможности своими силами
вернуть беглецов, этот князь просил императора о помощи. Помощь была оказана
и бежавшие возвращены их «законному» владельцу. Насколько нам известно,
этот случай — первое прямое указание на классовую борьбу, которое мы находим
в источниках. В дальнейшем сведения такого рода встречаются чаще; они
позволяют сделать вывод, что самовольные, «незаконные» откочевки феодально-зависимого
аратства от их господ являлись самой ранней и распространенной в монгольском
феодальном обществе формой классовой борьбы. Не приходится сомневаться,
что приведенный в «Мин ши» случай не был не только первым, но и единственным
проявлением классовой борьбы аратов против феодальных владык.
Так обстояло дело во всей Монголии, так, в основном
и главном, обстояло дело и у ойратов. Некоторые особенности и различия
в общественном строе восточных и западных монголов несомненно существовали.
Они касались главным образом форм землепользования. О них мы будем говорить
ниже.
* * *
Итак, данные трех монгольских летописей XVII в. и «Мин
ши» не подтверждают, а опровергают бытующие в литературе утверждения,
будто сразу или вскоре после изгнания монгольских завоевателей из Китая
в западной части Монголии сложилось государство "Союза четырех ойратов",
своим острием якобы направленное против Восточной Монголии и имевшее целью
образование ойратской империи, подобной Юаньской.
Указанные источники устанавливают, что в конце XIV и
в первой четверти XV в. ойратское население, кочевавшее в западных районах
Монголии, представляло собой этническую и политическую общность, во главе
которой стояли ойратские феодалы, считавшие себя вассалами общемонгольских
ханов — потомков Чингиса, поддерживавших с восточномонгольскими феодалами
разносторонние политические, экономические и бытовые отношения с характерными
чертами, свойственными эпохе феодализма.
Монгольские и китайские источники не раскрывают всех
сторон исторического развития Западной Монголии и ее основного населения
— ойратов — в XV — XVI вв. Лишь привлечение тюркоязычных источников по
истории Средней и Центральной Азии дает возможность всесторонне изучить
историю ойратов и Джунгарии в рассматриваемое время. Данные, сообщаемые
этими источниками, позволяют утверждать, что главные линии борьбы ойратских
феодалов в XV и XVI вв. проходили не на востоке, не против Китая и Восточной
Монголии, а на западе, против могулистанских ханов и князей.
Основным противоречием, обусловившим разрыв традиционных
связей между феодалами Западной и Восточной Монголии и отказ первых от
вассальной службы общемонгольским ханам — чингисидам, было соперничество
в борьбе за торговые пути в Китай и торговые привилегии на китайских рынках.
Указанное противоречие составляло главную экономическую основу войн между
ханами и князьями этих двух частей Монголии.
Источники не подтверждают, а опровергают бытующие в
литературе характеристики борьбы между феодалами двух частей Монголии
как своего рода тотальной, непримиримой и непрерывной войны. В действительности
же эта борьба обладала всеми чертами, типичными для войн феодальной эпохи,
когда вооруженные столкновения перемежались отношениями политического
и военного сотрудничества, династическими браками и союзами, свободным
переходом из одного лагеря в другой, частыми превращениями союзников в
противников, противников в союзников и т. д.
Социально-экономические процессы развивались более или
менее одинаково как в восточной, так и в западной части Монголии. Важнейшей
особенностью этого развития был повсеместный переход от государственной
феодальной собственности на землю к частной феодальной собственности и
соответственно от пожизненных пожалований земли (хуби) к наследственным
(умчи). Этот процесс обусловил ликвидацию военно-ленной системы, созданной
Чингисханом и существовавшей до конца династии Юань, способствовал экономическому
и политическому укреплению местных феодальных владений, развитию феодальной
раздробленности.
Параллельно происходило превращение древних родовых
общин -омоков в сравнительно небольшие по численности группы индивидуальных
семейств, связанных узами близкого родства и ведущих индивидуальное хозяйство.
Игнорирование этого процесса исследователями влекло за собой глубоко ошибочное
отождествление омоков XVI—XIX вв. с древнемонгольскими родовыми общинами
и на этом основании утверждение, что, у монголов (и, в частности, у ойратов)
сохранилась родо-племенная структура общества, что ойратские омоки. дэрбэтов,
хошоутов, торгоутов, чоросов, хойтов и другие представители собой особые
племенные общины.
В действительности же эти омоки были феодальными династиями,
включавшими в себя членов правящей, фамилий. Подвластный народ, масса
непосредственных производителей к этим омокам не имели отношения.
Источники свидетельствуют, что история ойратов в XV—XVI
вв. является неразрывной составной частью истории монгольского народа,
что исторические судьбы ойратов теснейшим образом переплетались с судьбой
монголов, кочевавших в восточной части страны влияя на нее и обусловливая
развитие страны в целом.
|