Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. Издательство «Наука», Москва, 1967.

Глава X КАЛМЫКИЯ ВО ВРЕМЯ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ И ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

1. Калмыкия накануне и в годы первой мировой войны

Накануне первой мировой войны Калмыкия являлась сырьевым рынком Российской империи, подчиненным интересам русского капитализма. Ведущая роль в скупке скота, в вывозе из степи мяса, кожи, шерсти, в торговле русскими фабричными изделиями принадлежала русскому торгово-ростовщическому капиталу. Другой путь проникновения капитализма в Калмыкию был связан с процессами, происходившими в среде крестьянства русских поселений, примыкающих к Калмыцкой степи Астраханской, Саратовской и Ставропольской губерний: здесь углублялась классовая дифференциация, выделялся слой кулачества, расширявшего крупное скотоводческое хозяйство и распашку за счет захвата или аренды калмыцких земель.

Царское правительство покровительствовало кулачеству, увеличивая в Калмыцкой степи фонд оброчных земель. К 1914 г. сдававшиеся в аренду оброчные земли занимали в Астраханской губ. более 1 млн. дес., около 1/5 пастбищных земель степи, в Большедербетовском улусе более 50 тыс. дес., около 1/4 пастбищных земель. Однако к началу войны в числе арендаторов почти не было самих калмыков. Русские кулаки арендовали земли главным образом под выпас скота, получая огромные прибыли, а также пересдавали участки земель малоземельному крестьянству, иногда целым обществам русских переселенцев из центральных губерний. Русское кулачество прибегало также к выпасу стад на общественных калмыцких землях, подкупая взятками попечителей улусов, прибегая к обманам и голому насилию. Пастбищные угодья калмыков сокращались и благодаря принятой казной практике направлять в Калмыцкую степь посторонний скот по контрактам. В 1914 г. таким образом было пригнано в степь 159207 голов крупного рогатого скота, овец, верблюдов и лошадей; скот принадлежал богатым скотоводам Астраханской, Саратовской и Ставропольской губерний и Области Войска Донского.

Вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции в самой Калмыкии не сложились сколько-нибудь развитые капиталистические отношения. Тем не менее в сфере торговли и торгового скотоводства складывались элементы национальной буржуазии. В улусах существовали крупные скотоводы и скототорговцы, скот которых удостаивался первой премии на сельскохозяйственных выставках в Ростове-на-Дону, в Новочеркасске и других городах. Крупные торговцы имелись в Яндыко-Мочажном улусе, среди которых особенно выделялся богатейший калмык Бубеев, имевший до десяти лавок и более десятка рыболовных промыслов. Братья Шонхоровы из Александровского (Хошоутовского) улуса вели торговлю с годовым оборотом до 30— 40 тыс. руб. В Манычском улусе первыми богачами были скототорговцы братья Кензеевы. Коннозаводчик Багацохуровского улуса Ц. Д. Онкоров владел 4850 лошадьми, имел 135 высокоценных производителей. Одним из самых богатых калмыков Икицохуровского улуса был Цаган-Убуши Леджинев. В самостоятельный класс с выраженным национальным и политическим лицом нарождавшаяся калмыцкая буржуазия не сложилась.

По-прежнему чрезвычайно велико было влияние в Калмыкии крупных землевладельцев из прежней феодальной среды и духовенства. Калмыцкие землевладельцы распоряжались тысячами десятин принадлежавшей им земли. В 1917 г. в Александровском (Хошоутовском) улусе за Серебджабом и Деджит-Мергин-Батором Тюменями числилось по 2513 десятин, Е. Б. Тюмень—1217, Д.А. и Е.П. Тюменями — 1499 десятин. Крупным скотовладельцем, коннозаводчиком и землевладельцем Малодербетовского улуса был нойон Д. Д. Тундутов. В Большедербетовском улусе крупнейшим землевладельцем и коневодом был нойон Гахаев. В этом улусе выделялась и зайсангско-кулацкая группа во главе с Т. и Н. Опогиновыми, М. Идэровым и др. Втягиваясь в торговое скотоводство и коневодство, бывшие феодалы использовали пережитки феодальных отношений, эксплуатируя рядовых калмыков.

В 1914 г. одно духовное лицо приходилось в Калмыкии на 66 человек. «Гелюнги,— писал в своем отчете за 1914 г. попечитель Яндыко-Мочажного улуса, — смотрят на калмыков как на дойных коров и обирают их без зазрения совести, пользуясь всяким случаем». Хурулы всегда возводились в лучших местах, с хорошими пастбищами и водопоями. Верхушка духовенства имела хозяйства, пахотные земли, владела скотом. Крупными владельцами земли и скота были лама калмыцкого народа Ч. Балданов, бакша хурулов Манычского улуса В. Кармаков и др. Бакша Оргакинского хурула Большедербетовского улуса Шарапов имел обширную усадьбу, свыше тысячи десятин пахотной земли, конюшню на 150 заводских скакунов, автомобиль и паровую мельницу. Бакша Сетенев (Большие Дербеты) и Буринов (Сальский округ Области Войска Донского) засевали до 500 дес. хлеба, имели паровые молотилки, нанимали рабочих и батраков.

Проникновение в Калмыкию капитализма ускоряло процесс социальной дифференциации. Все лучшие пастбища и сенокосы оказались в руках или крупных скотоводов из бывших феодалов и разбогатевших калмыков, или русского кулачества. К началу мировой войны процесс пауперизации рядовых калмыков зашел уже далеко и был ускорен войной, принесшей для калмыцкого народа новые тяготы. Лишившиеся скота и потерявшие самостоятельное хозяйство, калмыки-бедняки уходили работать в хозяйствах крупных скотоводов-калмыков, в русские села, нередко за пределы Астраханского края, на рыбные, соляные промыслы. В районе рыбных промыслов (Яндыко-Мочажный улус) происходили важные социально-бытовые изменения среди калмыцкого населения, складывался калмыцкий предпролетариат. В степных районах эти явления сказывались слабее.

Классовая борьба в Калмыкии носила сложный и подчас завуалированный характер. В жалобе калмыков Харахусовского улуса в 1914 г. на улусное русское начальство говорилось: «Непосильные поборы попечителя и письмоводителя в Харахусовском улусе нас замучили. Терпеть нет сил». В прошении, поданном в Министерство внутренних дел в 1910 г., калмыки Большедербетовского улуса писали: «Мы обращаемся к вам с всепокорнейшей просьбой взять от нас этих воров и грабителей: губернатора, главного пристава и попечителя, так как, пока они будут, воровство не переведется».

В этих жалобах не упомянуты эксплуатировавшие труд рядовых калмыков-скотоводов калмыцкие владельцы и скотопромышленники, которые стремились сгладить и затушевать внутренние социальные противоречия в калмыцком обществе и вместе с тем свалить вину за бедственное положение простого народа на местную царскую администрацию. Однако тяжелое положение народа в Калмыцкой степи толкало калмыков-простолюдинов на путь борьбы не только против царских властей, но и против своих собственных эксплуататоров. Так, классовые противоречия отразились в приговоре Зюнгарского аймачного схода Икицохуровского улуса, вынесенном в апреле 1913 г. В нем калмыки писали, что их общество, состоящее из 700 кибиток, терпит притеснения со стороны местного зайсанга: «Зайсанг Бадмаев обижает нас, бедняков: не только захватил покосы, но и другими насилиями».

В связи с многочисленными жалобами на беззакония и злоупотребления в Калмыцкой степи Министерство внутренних дел в начале 1914 г. направило для ревизии деятельности Управления калмыцким народом тайного советника В. Д. Кошкина.

Князь Серебджаб Тюмень подал Кошкину записку, в которой не жалел красок, чтобы показать, до чего довели калмыцкий народ царские чиновники. В записке Тюмень писал о том, что «главные недостатки в общественной жизни калмыцкого народа замечаются в административно-судебной ее стороне», и что в Калмыцкой степи «пышно развилось. . . взяточничество, в сопутствии с бесчеловечной грубостью, граничащей с деспотизмом». Для выхода из создавшегося положения Тюмень предлагал: 1) распространить на калмыцкое население отбывание воинской повинности, 2) широко привлечь калмыцкую интеллигенцию к управлению краем, отбросив несостоятельную «боязнь сепаратизма» со стороны последней, и 3) упразднить систему попечительства, ввести положение о земских учреждениях и распространить на Калмыцкую степь действие общих законов Российской империи в области судебно-административной.

Записка Тюменя отражает классовую сущность политики калмыцкой аристократии и нарождавшейся калмыцкой буржуазии, стремившихся взять управление улусами в собственные руки без вмешательства царских властей, добиться некоторого подобия национальной автономии в составе Российской империи, с гарантией полной лояльности и недопущения какого-либо сепаратизма с их стороны.

Вместе с тем эта записка в известной мере отражала недовольство калмыцкого народа колониальной политикой царизма, проявлявшейся в грубой, неприкрытой форме национального угнетения.

Таково было положение в Калмыкии перед началом мировой войны 1914—1918 гг.
В первое десятилетие XX в. противоречия между великими империалистическими державами достигли большой остроты. В Европе образовались две основные враждебные группировки: Тройственный союз (Германия, Австро-Венгрия и Италия) и Антанта (Англия, Франция и Россия). Результатом обострения противоречий между этими блоками держав явилась первая империалистическая война 1914—1918 гг. Господствующие классы России — помещики и крупная буржуазия — с радостью приветствовали войну, видя в ее победоносном исходе спасение от нараставшего революционного движения рабочих и крестьян. Кроме того, война сулила им новые территориальные приобретения и уничтожение конкуренции на мировом рынке. Шовинистической пропаганде поддались партии меньшевиков и эсеров. Лишь одна большевистская партия осудила начавшуюся войну, охарактеризовав ее как империалистическую и антинародную. В манифесте «Война и российская социалдемократия», написанном В. И. Лениным, большевистская партия выдвинула лозунг превращения империалистической войны в войну гражданскую.

Война принесла тягчайшие страдания трудящимся всей России, обострила классовую борьбу в городе и деревне, пробудила национальное движение на окраинах царской России, вызвала восстания в Средней Азии и Казахстане в 1916 г.

Калмыцкая аристократия полностью поддерживала внешнюю политику правительства Николая II и выступала за доведение империалистической войны «до победного конца», рассчитывая получить от правительства поддержку своим пожеланиям. Положение трудящихся масс Калмыкии с каждым годом войны становилось все более тяжелым.

По действовавшим тогда законам Российской империи, национальные меньшинства окраин, в их числе и калмыки, были свободны от воинской повинности и не подлежали призыву на военную службу. Исключение составляли лишь донские и оренбургские калмыки — казаки, которые обязаны были служить в армии.

С 1 января 1915 г. на всех «инородцев», не отбывавших воинской повинности, было распространено «положение о военном налоге». С начала войны в Астраханской и Ставропольской губерниях начались «добровольные закупки», по существу реквизиции, лошадей, скота и сельскохозяйственного сырья для снабжения армии по установленным ценам. О том, как губительно отражались эти реквизиции на хозяйстве рядовых калмыков, можно судить по сведениям, относящимся к Большедербетовскому улусу.

В 1916 г. по разнарядке Министерства земледелия Ставропольская губ. должна была поставить 150 тыс. голов окота. На долю калмыцкого населения губернии приходилась поставка 7845 голов в два срока. На 1 января 1916 г. у калмыков Большедербетовского улуса числилось 25 942 головы лошадей и скота. Следовательно, поставке подлежало 33% всего скота. Реквизиция проходила с большими затруднениями: на жалобы калмыцких старшин о том, что оставшийся скот «необходим для хозяйственных надобностей», следовали повторные требования администрации с предписаниями составлять через местных полицейских стражников протоколы на всех домохозяев, не поставивших скот.

В 1916 г. разнарядка была в основном выполнена — было сдано 6808 голов, но на 1 января 1917 г. количество скота у калмыков-большедербетовцев уменьшилось за год почти вдвое (13068 голов). Повторные реквизиции и неурожай 1916 г. вызвали распродажу и забой скота.

Наряду с поставками скота в Большедербетовском улусе проводились принудительные закупки «излишков» шерсти и пшеницы. Но в 1916 г. был получен низкий урожай зерновых. В ответ на требование улусного управления от сентября 1916 г. представить сведения об излишках хлеба, с мест поступали сообщения о том, что «большинство населения уже для себя покупает», что не хватает хлеба до урожая 1917 г.

Так же тяжело проходили реквизиции скота и мобилизации лошадей у калмыков Астраханской губ., следствием чего был упадок животноводства у рядовых калмыков. В течение первого года войны у калмыков Астраханской губ. были проведены три мобилизации, давшие 1516 строевых лошадей. Такие мобилизации проводились во время войны систематически. Проведение реквизиций скота и мобилизации лошадей привело к сокращению поголовья к 1 июля 1917 г. по лошадям на 12 522 головы и по крупному рогатому скоту на 13 462 головы. В то время как трудящиеся калмыки разорялись принудительными поставками, русская администрация Калмыкии и верхушка калмыцкого общества стремились выразить царскому правительству «патриотические чувства». Из сумм калмыцкого общественного капитала жертвовались на нужды войны сотни тысяч рублей; за счет общественных аймачных сумм и на пожертвованные деньги на фронт посылались кибитки для походных лазаретов, теплое белье и т. п.

Господствующие слои калмыцкого общества, обеспокоенные сокращением пастбищных, сенокосных и пахотных земель, расширением «оброчных статей» и русской колонизацией, еще с 1880-х годов выдвигали проект перечисления калмыков Астраханской губ. в казачье сословие с наделением их землей. В 1914 г., воспользовавшись военными затруднениями правительства, калмыцкая знать, всячески подчеркивая верноподданнические чувства, снова подняла этот вопрос, найдя поддержку Военного министерства, нуждавшегося в пополнении казачьих кавалерийских полков, главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и самого императора: остро стоял вопрос о пополнении казачьих кавалерийских полков.

По инициативе адъютанта главнокомандующего корнета Д. Д. Тундутова в Калмыцкой степи развернулась широкая агитация за переход калмыков в казачество. В октябре-ноябре 1914 г. Тундутов сам объехал всю степь, а в январе-феврале 1915 г. по распоряжению Министерства внутренних дел были проведены улусные и аймачные сходы для обсуждения этого вопроса. Одна часть аймачных сходов высказалась за переход в казачество, другая — против. Приговор Серебджабовского аймачного схода Хошоутовского улуса от 26 января 1915 г., в котором согласие сопровождалось просьбой возвратить земли, изъятые из пользования калмыков, разъясняет, почему «идея казачества» находила отклик среди части трудящихся калмыков.

О наделении калмыков землей для развития калмыцкого коневодства, «столь полезного дела» для нужд кавалерии, ставило вопрос и Военное министерство, строго придерживаясь классового принципа: оно предлагало наделить нойонов и зайсангов по норме закона 1846 г. (нойонам по 1500 дес., зайсангам по 400), как будто и не было реформы 1892 г., а также отвести каждому хурулу, сообразно их штатам, «соответствующий участок земли». В связи с такой постановкой земельного вопроса Министерство внутренних дел решительно воспротивилось перечислению калмыков в казачье сословие, поскольку осуществление предложенного военным ведомством проекта было бы связано с большими трудностями и значительной ломкой привычной колониальной политики, проводимой в Калмыцкой степи. Министерство внутренних дел заявило, что «перечисление калмыков; в казачье сословие связано для государства с громадными жертвами и прежде всего в земельном отношении, так как в соответствии с нормами положения о земельном довольствии казаков им пришлось бы отвести в наделение полностью все те земли, на которых они проживают, тогда как ныне этими землями в полной мере обеспечиваются не только нужды самих калмыков, но и хозяйственные потребности соседних крестьян, которые с давних пор арендуют оброчные статьи от калмыцкого землепользования и уже приспособились к такому хозяйственному обороту». Доводы эти были признаны основательными, и Государственный совет в заседании 15 августа 1915 г. отверг внесенный законопроект о зачислении калмыков в казачье сословие.

25 июня 1916 г. царь Николай II подписал указ «О привлечении мужского инородческого населения империи для работ по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии, а равно для всяких иных, необходимых для государственной обороны работ» в возрасте от 19 до 43 лет. Характерно, что в распоряжениях по этому указу говорилось не о мобилизации, а о реквизиции, как будто речь шла не о призыве людей, а об использовании скота или живого инвентаря на тыловых работах. Мобилизация калмыков, как и других «инородцев», началась было с конца июня 1916 г., тотчас же после телеграфного распоряжения министра внутренних дел Б.В. Штюрмера на имя астраханского губернатора, в ведении которого, как известно, находилась Калмыцкая степь. В телеграмме министра говорилось о необходимости выполнить царский указ «в кратчайший срок».

Указ был дан в летнее время без учета неотложных сельскохозяйственных работ, поэтому правительству пришлось отказаться от его срочного исполнения: фактически «реквизиция» была проведена осенью 1916 г. и закончилась лишь в декабре.

Предполагалось мобилизовать на тыловые работы 44 тыс. калмыков и «киргизов» (т.е. казахов Букеевской орды) Астраханской губ., в действительности же была набрана лишь половина намеченного числа, из них калмыков около 8 тыс. По Большедербетовскому улусу подлежало «реквизиции» около тысячи человек.

Многочисленные разъяснения по указу, отвечавшие преимущественно интересам привилегированных слоев, освобождали от тыловых работ ряд категорий «инородческого» населения: духовенство, лиц, пользующихся правами дворян и потомственных почетных граждан, должностных лиц общественного и правительственного управления, учащихся высших и средних учебных заведений; наконец, разрешалось нанимать и посылать на тыловые работы вместо себя заместителей, т.е. богатым калмыкам из простолюдинов давалась возможность откупиться от мобилизации. Губернаторам было дано право освобождать от мобилизации отдельных лиц и группы лиц по собственному усмотрению. В интересах крупных скотовладельцев и коневодов освобождались не только члены их семей, но и пастухи их стад по норме: на стадо от 100 до 200 голов освобождался один пастух, на 200—500 голов — не более двух, свыше 500 и на каждые последующие 500 — еще один пастух; табунщик освобождался на 75 лошадей. По просьбам рыбопромышленников от мобилизации были освобождены 8 тыс. рабочих рыбных промыслов, калмыков и казахов и рабочие соляных промыслов. «Реквизиция» и ее организация потребовали больших материальных затрат из средств калмыцкого общественного капитала, из аймачных общественных сумм, а также и из личных средств, так как мобилизованные не снабжались обмундированием, выплата заработной платы—1 руб. в день—и на довольствие — 50 коп. в день — производилась только со дня прибытия на место работ; потребовались постройка временных бараков, устройство питательных пунктов и т. д.

Вся тяжесть военно-трудовой повинности легла на плечи трудящихся калмыков. В бедственном положении оказались семьи призванных, лишившиеся рабочих рук. Были созданы аймачные и улусные комитеты помощи семьям призванных, аймачные — под председательством аймачных старшин, улусные — под председательством улусного попечителя. Комитеты не имели необходимых средств и не смогли оказывать бедняцким калмыцким семьям реальной помощи.

Правительство пыталось придать «реквизиции» характер патриотической кампании. Царский указ оглашался на улусных, аймачных и родовых сходах. Министерство внутренних дел сочло полезным опереться в деле реквизиции на ламаистское духовенство и в августе 1916 г. предписало астраханскому губернатору «во избежание кривотолков» закона предложить ламе калмыцкого народа принять меры к широкому разъяснению закона, призывающего «к исполнению высокого патриотического долга». В каждую из сформированных пятисотенных рабочих команд назначался гелюнг с оплатой по 2 руб. в день.

Калмыцкие богачи спешили выразить свои верноподданнические чувства. Так, 6 октября 1916 г. от калмыков одного из аймаков Яндыко-Мочажного улуса было отправлено в Министерство внутренних дел для вручения наследнику престола великому князю Алексею Николаевичу 5810 руб., за что они получили благодарность Николая II.

Однако «реквизиция», формы, в которых она проводилась, явные льготы привилегированным слоям, злоупотребления и взяточничество администрации вызывали недовольство простых калмыков. Имели место побеги и укрывательства мобилизуемых, выражения и открытого протеста. Так, на Долбанском аймачном сходе в Яндыко-Мочажном улусе, после оглашения указа, калмык Нання Лараев открыто заявил, что на это дело «мы не хотим, мы не дадим народ», чем вызвал замешательство схода. Лараев был тут же арестован и посажен на три месяца в тюрьму. Аналогичным было выступление безаймачного зайсанга Санджи Натырова на сходе Хошоутовского аймака; Натыров был арестован на два месяца.

Протест против «реквизиции», гибели «юнцов», отправленных «на чужую сторону», против злоупотреблений старшин отражают песни 1916 г.

Мобилизованные для тыловых работ калмыки были отправлены в прифронтовые губернии — в район Луцка Волынской губ. — для рытья окопов и сооружения других оборонительных укреплений на линии австрийского фронта, в прибалтийские губернии, в Могилевскую и Минскую губернии на постройку железных дорог, в г. Николаев Херсонской губ. для разгрузочно-погрузочных работ в Николаевском порту. Мобилизованные большедербетовцы направлялись для работ на транспорте в Кавказскую армию на турецкий фронт.

Рабочий день мобилизованных длился 15—16 часов; заработная плата выдавалась нерегулярно и не полностью; питание вследствие злоупотреблений, обсчетов и обмеров было недостаточным (из-за хозяйственной разрухи снабжение продовольствием даже боевых частей армии было на фронте нерегулярным). Тяжелый труд, непривычный климат, недостаток теплой одежды, плохое питание приводили к частым заболеваниям. Далеко не все реквизированные вернулись домой, а среди вернувшихся было много больных.

Вместе с тем тыловые работы стали для калмыков, как и для других мобилизованных «инородцев», своеобразной политической школой, В прифронтовой полосе они общались с солдатами — русскими крестьянами, которые сотнями тысяч гибли в тяжелых боях, среди которых росло возмущение затяжной войной, военными поражениями. Знакомились калмыки и с условиями труда и быта русских рабочих, с их революционными настроениями и организованной борьбой. Вся сложная обстановка, в которой оказались «реквизированные», вдали от родины, содействовала пробуждению у них классового и национального самосознания. Их впечатления и настроения передавались через письма их землякам. Не случайно, что немало из числа «реквизированных» калмыков, вернувшихся на родину по указу Временного правительства от 5 мая 1917 г., отменившему указ 25 июня 1916 г., оказалось в годы гражданской войны в рядах красных военных частей и в рядах активных участников советского строительства. Среди них следует отметить Эрдни-Ара Кекеева, Аюш Доржиева, Тюрбя Настаева, Музгн Гюнгеева, Бодма Цеденова, Эрдни-Горя Надбитова.

Непосредственными участниками войны были донские и оренбургские казаки-калмыки, служившие в рядах действующей армии в составе донских и оренбургских казачьих полков с первых же дней войны. Чаще всего служили они рядовыми, иногда лишь в качестве младших командных чинов.

Многие из донских казаков-калмыков именно на фронте, в окопах и боях, прошли школу политического и военного воспитания и впоследствии, в годы гражданской войны, стали организаторами и бойцами красных кавалерийских частей, героически боровшихся за установление Советской власти. Среди них нужно назвать будущих героев гражданской войны О. И. Городовикова, X. Б. Канукова, В. А. Хомутникова, С. Н. Бургудукова и многих других.

Ока Иванович Городовиков с семьей

Казак станицы Платовской Сальского округа, бывший батрак, Ока Иванович Городовиков на фронте проявил себя героем, был награжден георгиевским крестом и несколькими георгиевскими медалями. Здесь же, на австрийском фронте, в окопах, он впервые нашел большевистскую листовку и услышал о Ленине. После ранения и выздоровления Городовиков служил в составе казачьей сотни, находившейся на станции Сулин Области Войска Донского для охраны завода и рудников промышленника Пастухова. «Здесь я впервые близко узнал жизнь рабочих, стал чаще встречаться с большевиками», — пишет Ока Иванович в своих воспоминаниях. Городовиков стал посещать рабочие собрания, распространять большевистские листовки среди казаков.
Казак станицы Кутейниковской Сальского округа Среда Намсынович Бургудуков, также бывший батрак, в 1910 г. был направлен в составе донской казачьей сотни в г. Богородск Московской губ. Здесь он встретился с революционно настроенными рабочими, общался с ними, за что тыл разжалован из чина старшего урядника в рядовые; с первого же года войны Бургудуков находился на фронте, где он продолжал вести агитацию среди казаков.

Василий Алексеевич Хомутников, казак станицы Денисовской того же округа, во время войны служил во 2-м Донском казачьем полку, где в 1917 г. имелась подпольная революционная организация, в которую входил и казак станицы Платовской С. П. Павлов.

Харти Бадиевич Кануков, из станицы Иловайской, еще в 1908 г. арестованный по делу нелегального союза калмыцких учителей, после освобождения служил рядовым, но в марте 1914 г. был возвращен на родину, заподозренный в революционной пропаганде среди казаков. Призванный в первые дни войны, в конце 1914 г. он был демобилизован по болезни. На родине Кануков находился под надзором полиции.

Империалистическая война способствовала росту революционных настроений в армии, где, особенно с 1915 г., действовали нелегальные большевистские организации, влиянием которых были затронуты и казаки-калмыки.

В Калмыцкой степи в годы первой мировой войны не было выдающихся революционных или активных выступлений, подобных восстаниям 1916 г. в Средней Азии и Казахстане. В Калмыкии имели место лишь отдельные выступления батраков и бедноты на почве поборов на нужды войны, «реквизиции», злоупотреблений, несправедливого землеустройства и землепользования, более активно проявлявшиеся в Хошоутовском и Малодербетовском улусах. Но недовольство трудящихся калмыков существующими порядками в военные годы нарастало.

Немногочисленная и неоднородная по своему составу калмыцкая интеллигенция в эти годы активно не выступала.